Попаданец Павлик Морозов (СИ) - Круковер Владимир Исаевич
Но детский в памяти образ и живая Рина — совершенно разные люди. Оказалось, что она тоже любит поэзию и помнит множество французских стихов. Так хотелось поговорить именно по-французски, рассказать ей про Рембо, про Верлена… Но приходилось лишь слушать женскую болтовню, да подкладывать на стол вкусняшки (я от матушки вовсе не пустым приехал, привез и сметанку домашнюю, и недавно сбитое маслице, и самогону домашнего бутылку…), а время для артистов в Москве было голодное.
— От матушки, — пояснил я, — в деревню недавно ездил к родне, матушка в коровнике работает. Кушайте девушки на здоровье.
Хлеб у меня тоже был домашний, пышный.
Но совсем молчать было неприлично, особенно вспоминая страсть Веры в купе. Процитировал неизвестного им Маяковского:
Я хочу быть понят родной страной, А не буду понят — что ж?! По родной стране пройду стороной, Как проходит косой дождь.Начался спор о том, мог ли Владимир написать подобные упаднические. Богемный спор ни о чем… Боже, как я соскучился по этим салонным бормотаниям со всеми и в одиночестве, обо всем и ни о чем!
Но в голову упрямо лезли строки дурацкого приблатненного шансона из будущего:
Здесь каждый камень чем-то знаменит, Здесь все поэты или поэтессы. Утесов Леня — тоже одессит, И Вера Инбер тоже из Одессы. Багрицкий Эдуард был одессит, И здесь же он слагал стихотворенья, Саша Пушкин тем и знаменит, Что здесь он вспомнил «чудное мгновенье…»А когда Вера аккуратно втягивала чай выпуклыми губами, моему подростковому телу становилось горячо и знобно. Вспоминались её вялые груди во время поездки по Беломорканалу. Всплывали строки ранней поэзии Инбер:
Милый, милый Вилли! Милый Вилли! Расскажите, мне без долгих дум — Вы кого-нибудь когда-нибудь любили, Вилли-Грум?! Вилли бросил вожжи… Кочки, кручи… Кеб перевернулся… сделал бум! Ах, какой вы скверный, скверный кучер, Вилли-Грум!«Даже и без фрейдовского психоанализа, ритмические покачивания кеба настырно влекут нас к забавной истории рыжей Селесты и краснорожего Полита из мопассановского „Признания“, которые сделали, тоже покачиваясь на рессорах, свое нехитрое дело, свой „бум“ в дилижансе, влекомом белой клячей с розовыми от старости лошадиными губами»[134].
Вера Инбер. Васька свист. Читает Лена Устименко. — https://youtu.be/aUoddCQEx0YОни явно были сыграть с крепким подростком в «тройняшку», но готов ли был я забавлять тридцатилетних женщин. Перемены в стране, всякие там революции всегда влекут падение сексуальных норм. Так было сейчас, так будет потом — в девяностых. Но я вырос в нравственном окружении, в патриархальном сибирском городе, в наполовину аристократической и наполовину мещанской семье. Мой мозг, разум усиленно боролись с порывами тела, с влечением бодрого спинного мозга — древнейшего составляющего сущность зверя, недавно вставшего на задние лапы.
«А убивать этично? — строго спрашивало сознание. — А потрахаться с двумя миниатюрными молодыми бабами тоже этично, — подтверждало подсознание».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})Перепады давления заставили меня побелеть и покраснеть потом.
— Ты смотри, как мальчик волнуется, — сказала Рина. — Он на тебя смотрит, как лев…
— Ну тебя он тоже рассматривал внимательно. Сама Рина Зеленая к бедному ребенку заявилась…
Я плюнул на приличия и начал прощаться:
— Вы, дамы, кушайте, кушайте, а я пойду — мне надо. Дверь просто прикройте, там английский замок, он щелкнет и закроет. Мерси, как говорится, за визит, но меня в МУРе ждут, у нас сегодня патруль на Ваганьковском, там хулиганы завелись, памятники портят.
И смылся, не слушая возражений. И восторженно напевая на лестнице злую эпиграмму:
Что за штучка Вера Инбер — Тонкий нос, высокий лоб! Все смотрел бы я на Инбер, Все смотрел бы на неё б… —которая при произнесении вслух приобретала совершенно нецензурное звучание.
Как, впрочем, и строка из ее поэмы про Степана Разина:
«Ты шашкой оловянною взмахни и сгоряча, сруби лихую голову до самого плеча…»
Глава 49
… Je pensais alors, et c'était Si étrange tout de penser à la tombe! Paul Marie Verlaine
Название кладбища произошло от названия села Ваганьково, а версии происхождения его наименования разнятся. Владимир Даль отмечал, что слово «варганить» относится к вологодскому наречию и означает «забавлять, играть, шутить, баловаться». Это наиболее распространённое объяснение названия Ваганьковской слободы, в которой жили придворные шуты, скоморохи и гусляры.
И на кладбище действительно завелись хулиганы, о чем в угро поступило заявление от священнослужителей. И вчера Шереметьеву звонили, чтоб собрал команду комсомольцев.
А он, не зная как вырваться от игривых женщин местной богемы, воспользовался отмазкой и слинял пораньше, хотя сбор был назначен на вечер.
Он до сих пор толком не успокоил нервы, после всех этих «интеллигентных» разговоров, после французской и немецкой речей, вплетающихся в беседу естественно и свободно. А на него будто проклятие наложено — приходится мычать, делать непонятливую моську, бурчать на русском. И, даже, не иметь возможности прочитать стихи Верлена!
Поэтому, навертывая круги по площади, Шереметьев пообещал сам себе устроить после дежурства на кладбище самому себе поэтический вечер. Ну а пока, изматывая себя быстрой ходьбой и усмехаясь — ну как подростка можно измотать простой ходьбой: злые шутки старческого сознания, он не уставал удивляться темпами московского строительства.
Особенно поражали множественные Рабочие клубы, которые строили с пролетарским размахом, как дворцы для простого народа! Вот и пред Шереметьевым на месте бывшего и ныне взорванного Симонова мужского монастыря сейчас частично высился такой дворец — многофункциональный комплекс огромных размеров включающий большой зрительный зал, малую сцену, лекторий, кинозал, обширные холлы, многочисленные студийные комнаты, библиотеку, зимний сад и обсерваторию на крыше[135]. Большевики строили для себя и с размахом!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
