Goblins - Стальное сердце. Часть 1
Магия ведь — это не обязательно что–то громкое и красивое, шумное и заметное, нет. Существует немало заклятий, которые не вызывают какого–либо впечатляющего эффекта — взять хотя бы раздел боевых проклятий. До профессиональных малефиков мне, конечно, как до луны раком, но кое что из их искусства мне по долгу службы знать положено, и в загашнике некоторые штучки из их арсенала имеются, хоть и самые простые. Тот же «паралич», «магическая пиявка», «красные глаза» и тому подобные вещи, их можно применять, не вызывая неуместного любопытства взрывами и вспышками, в трюме, на крысах, коих там великое множество. И польза, и развлечение, и тренировка неплохая — крыса, все ж таки, цель быстрая и верткая, попасть по ней не так и легко.
Чем и занялся.
Уже в процессе сокращения поголовья трюмных обитателей обнаружились сразу несколько любопытных эффектов.
Во–первых, должное быть невидимым, проклятие паралича неожиданно для меня обозначило свой путь ярким росчерком, словно искоркой от костра, оно впилось куда–то в шею крысе, в которую целился.
Во–вторых, этот самый первый же подопытный, толстый, ленивый, откормившийся на казенных харчах крысюк, важно вышагивавший по краю какого–то ящика и поймавший проклятие, повел себя странно. Вместо того чтобы дисциплинированно свалиться, его тушку свело судорогой, послышался противный хруст и короткий писк, тотчас оборвавшийся. Потом раздался влажный шлепок, когда то, что осталось от крысы, рухнуло на палубу. Нет, бывает, конечно, когда от особо удачного «паралича» у пораженного им существа останавливается сердце, но данная особь выглядела так, словно ее прокрутили через мясорубку, не попортив при этом шкурки!
Странно это. Не так все должно быть.
«Каменная кожа» сработала как надо, разве что окаменела не только шкура крысы, а вся животина целиком. Эффект, конечно, сам по себе временный, и вскоре трупик отмякнет, но уж больно сильным и концентрированным вышло проклятие.
«Красные глаза» — вместо временного ослепления, эти самые глаза выжгло ко всем демонам, вместе со всей крысиной мордой.
Да что ж это творится то такое?
«Магическая пиявка» превратила очередную животину в высохшую мумию, про которую можно сказать, что она пролежала тут не один десяток лет, не происходи весь процесс на моих глазах.
«Пыль Вессигера» просто испарила очередного хвостатого бедолагу, а о том, что трюм этой лохани не место для столь опасных экспериментов, я окончательно решил, убирая в мешок из–под риса, предусмотрительно захваченный мною с камбуза, полусгнивший после попадания «малого исцеления» трупик своей последней жертвы. Так вот промахнешься какой–нибудь «регенерацией», и обзаведется судно лишним, не предусмотренным конструкцией отверстием, а всем моим коллегам по морскому круизу принять незапланированные водные процедуры.
Да и крысы кончились, благоразумно скрывшись с глаз моих в закоулках трюма, там, куда не доставал тусклый свет моего фонаря.
Н-да, сюрприз за сюрпризом.
Не надо иметь семи пядей на лбу, чтобы понять: сии метаморфозы с многократно испытанным и проверенным инструментарием производит чакра биджу, которой я напитываю узор заклятия — других причин такого их поведения, обнаружить я так и не смог.
А еще мне необходимо переучиваться, если я в кои то веки соберусь ее использовать применительно к тому арсеналу, что мне достался из прошлой жизни, и это не может меня не печалить. Истинно сказано: умный учится на своих ошибках, а мудрый на чужих, применительно же к искусству магии — учиться на твоих ошибках будут уже другие, вспоминая усопшего исследователя тихим благодарным словом.
И, чтобы совсем похоронить мое и без того нерадужное настроение, а заодно, помешать выспаться, в мой, уже засыпающий разум прокралась мыслишка… Содержание ее было примерно таково: а как поведет себя «Гнев Высокого», будучи активированным с помощью чакры биджу, если уж такие коленца выкидывают простейшие заклятия? А высшее с ними и сравнивать не стоит, там если уж жахнет, так жахнет, и поднимусь я в выси горние облачком зловонного запаха…
Мысль эту из головы пришлось выкинуть — ответ на этот вопрос я смогу получить лишь одним способом.
Под конец путешествия испортилась погода.
Как поведал мне умудренный жизнью Рюто–сан, хотя сейчас и не сезон штормов, но так бывает в этих водах. Ничего, ничего, малой — говорил он мне — Привыкнешь, если хочешь стать моряком. Это ненадолго, сказал он мне, день — другой поболтает, потрясет, да и перестанет, да и не шторм это вовсе, так, духи здешних вод чего–то не поделили. К тому же, почти дошли — денька три потерпи, и сойдешь, дескать, на берег. А если не хочешь терпеть — привыкай…
Привыкать не хотелось.
Меня укачивало! Отвратительнейшее состояние, хуже, чем любое похмелье, которое я мог испытывать в прошлой жизни.
Нет, килевую и бортовую качку я переносить спокойно мог и в том, и в этом теле, но вертикальная вынимала из меня душу. Вертикальная — это когда все судно, то проваливается вниз, то взмывает на волнах вверх. И так часами напролет.
Вниз — вверх.
Вниз — вверх.
Вниииииз — ввеееееерх.
Вниииииз, *** ******, ***, и ввееееерх…
Морскую болезнь каждый болящий переносит по–разному. Кто–то метает харчи за борт, веселя кривой зеленой харей морскую живность, кто–то, немного сдурев, бродит из угла в угол, словно обкурившись нехорошего, на кого–то нападает неодолимый жор, а у кого–то все это проявляется сразу. Меня же необоримо клонило в сон, что, в совокупности с бодрящими порциями чакры, получаемыми мной от щедрого многозубого посидельца, вводило меня в какое–то сонамбулическое состояние.
Стоит заметить, что на судне я был такой не один страдалец, и храбрецов из последнего пополнения, что, перегнувшись через борт, рычали ужином на морскую нечисть, можно было наблюдать в любое время дня и ночи. Но мне не было до них дела — меня плющило ничуть не хуже.
Совершенно не соображая, я выполнял свои обязанности, приказы боцмана, что–то жевал, умудрялся не промахиваться в гальюне. Обнаружил в кладовке камбуза «морского волка», увлеченно копавшегося в моем рюкзаке, рюкзак у него отобрал, машинально хряснув «волка» в переносицу. От такой моей неловкости у него заплыли одновременно оба глаза, от чего «волк» стал удивительно напоминать хитрого енота, но юмор ситуации прошел мимо моего заторможенного разума. На остатках соображения сливал чужую чакру, чтобы хоть немного отдохнуть. Наконец, примерно к окончанию второго дня моих мучений, усталость взяла верх, и я, все–таки, вырубился.
— Просыпайся… Просыпайся…
Меня чувствительно трясут за плечо.
— Ммм? — глаза сами не открываются, приходится помогать им руками. Меня будит «морской енот», он непривычно вежлив — все–таки, какое же я благотворное влияние оказываю на невоспитанную молодежь! Пропадает во мне наставник хороших манер, определенно. Во мне вообще много кто пропадает.
— Ну, ты и соня. Тебя даже вчерашний шторм не разбудил!
— Тебе надо–то чего? — прокряхтел я ему — Очки поправить, а то рассасываться начинают?
— Так прибыли уже, страна Чая, куда ты и собирался. Рюто–сама велел тебя будить, с разгрузкой поможешь, и убирайся нахрен с «Лепестка» — улыбка от уха до уха и глаза, сиявшие в обрамлении синеватых кругов, говорили о том, что расставание не проходит для него бесследно, и ему искренне жаль прощаться со столь добрым, отзывчивым, задушевным товарищем, как я. Но, что поделать? Жизнь — жестокая штука: иногда приходится разлучаться с милыми сердцу друзьями, бывает, что и навсегда. А хороших людей (вроде меня) так мало в этом жестоком мире… На вопрос же, почему не разбудили раньше — в шторм каждая пара рук на счету — он сообщил, что, дескать, пытались, но я на все их потуги лишь страшно скрежетал зубами и тыкал ножом в сторону будильщика, так что плюнули, и оставили в покое.
Как ни уговаривал меня Хидеяки Рюто, как ни убеждал, что морское дело это мое — в тот же день я сошел на берег, не соблазнившись ни трехразовым питанием, ни щедрейшим жалованием (аж полсотни ре в неделю!). Вежливо отклонив все его инициативы, я ступил на сходни, дабы распрощаться со славным «Цветком Сакуры». Пусть он гнилой и старый, в трюме постоянно сочится вода, и крысы пасутся тучными стадами и скоро, наверное, сами будут приходить на камбуз и отнимать пайку у команды; плевать, что тут дерьмово кормят, платят гроши, капитан — козел, а половине команды самое место висеть на реях… Но ведь дошел, довез меня до цели!
А как же я, оказывается, истосковался по поверхности, что не качается под ногами! По сходням я сбежал на причал, и просто упал, обняв причальный кнехт, и выражение безграничного счастья само вылезло на мою осунувшуюся рожу. Местные докеры ржали, тыкая в мою сторону пальцами, я был на них не в обиде: сухопутные тараканы, разве же они могут понять настоящего моряка, чья душа столь истосковалась по твердой земле?
