Две жизни комэска Семенова - Корецкий Данил Аркадьевич
— Здравствуйте, — говорил комэск.
Ему отвечали не всегда. Занавески задергивались, отводились взгляды. Мужичок с сигареткой даже сплюнул себе под ноги вместо ответа — видимо, приняв гостей за залетное начальство.
Комэск и казаки завернули за угол бревенчатой, совершенно нежилой на вид избы с серыми от налипшей пыли окнами, и оказались перед колодцем. Молодая женщина, одетая в бесформенный брезентовый плащ, туго перехваченный в поясе, пристраивала коромысло к ведрам. Зацепила крючками ручки ведер, подхватила, пристроила на плечо.
— Здравствуй, красавица. Помочь тебе? — бросил комэск, удивляясь самому себе — откуда это развеселое старорежимное обращение?
Женщина остановилась, внимательно рассмотрела каждого из четверых незнакомых мужчин. Еще раз, отдельно — комэска. Никакой эмоции не промелькнуло во взгляде, брошенном на его шашку, на маузер. Как будто она не находила ничего удивительного и любопытного в том, что по селу идет человек с шашкой и маузером на боку. Ну, идет себе и идет.
— Да ничего, — ответила женщина каким-то навсегда усталым, поблекшим голосом. — Мне вот сюда, — она кивнула на угловую избу, которая показалась комэску заброшенной.
Семенов еще раз оглядел унылое жилище.
— Здесь и живете? — спросил он.
Женщина опустила ведра на землю.
— А что? — ответила с вызовом.
— Да так, — сказал комэск и опустил голову. — Поинтересовался.
— Поинтересовался, — с ещё большим вызовом продолжила женщина. — Интересующийся какой.
Цыбулин собирался вступить в разговор, но комэск его остановил.
— Да я не хотел обидеть-то, — сказал Семенов. — Просто… бои здесь шли в Гражданскую лютые. Много народу полегло. Ну, и я… То есть, я… не ожидал, что здесь все так…
— Как? — напирала женщина.
— Да… так же почти, как тогда… та же нищета… Вот только электричество.
— А вы сами-то кто будете? — спросила она. — На начальство как-то не похожи.
— Воевал я тут, в ваших краях, — честно признался комэск.
— Ну-ну, — она качнула иронично головой. — Нам тоже тут время от времени повоевать охота.
Женщина потянула коромысло вверх, подсела под него, подхватила на плечо.
— Электричество, да, — бросила она, двинувшись к дому. — Разве что. Ни воды тебе, ни газа. Так завтраками и закормили…
Она толкнула калитку и, зайдя во двор, ловко затворила её за собой, толкнув ногой и не расплескав при этом ни капли из покачивающихся вёдер.
— Кто там, Надя? — послышался скрипучий старческий голос в приоткрытое окно.
— Да так, залетные, — ответила женщина. — Сейчас воду согрею, помою тебя.
Комэск обернулся к Цыбулину.
«Как же так?» — будто спрашивал его растерянный взгляд.
Цыбулин смущенно крякнул.
— Да что уж тут говорить, — махнул рукой Семенов и, резко развернувшись на каблуках, пошел обратно к машинам.
Уже совсем рассвело — по деревенским часам время кипучей работы, прежде всего кормежки и дойки скота, утренней уборки в коровниках. Но Семеново-Изобильное все еще просыпалось — как бы нехотя, как бы раздумывая, стоит ли. Молчал и скот — привычный, видимо, к такому распорядку.
Перед казаками, оставшимися у машин, стоял, характерно покачиваясь, местный мужичок в драном, не по росту, пиджаке, и что-то вдохновенно рассказывал. Заметив приближающегося комэска, один из казаков сунул что-то мужичку в руку и, похлопав по плечу, подтолкнул в сторону — иди, мол. Тот принялся кланяться, мотать благодарно головой. Так, мотая головой, и отправился в своё шаткое путешествие вдоль забора.
Когда комэск и Цыбулин подошли ближе, один из казаков сказал:
— Вон там, на повороте большака за моим правым плечом, — он не оборачивался и не делал никаких жестов. — Джип. Думаю, за нами смотрят.
Цыбулин всмотрелся в том направлении.
— Ну, у тебя и зрение, Володька! Вижу там какой-то блик и все… Джип, говоришь?
— Точно, — ответил казак.
— Прям по пятам… Как это у них вышло? — досадливо спросил комэск.
— Может, через спутники. Или еще как.
— Ладно, — сказал Семенов. — Пусть смотрят. Нам стесняться нечего!
Он повернулся в сторону того самого дуба.
— Я пока схожу, вон… Погляжу.
Он потрогал ствол. Похлопал ладонью, послушал плотный древесный звук.
«Помнишь меня? Вот и довелось свидеться!»
Солнце поднималось все выше. К распахнутой калитке, прихрамывая, подошел старичок в бесформенной кофте, осмотрел гостей.
— Вообще-то музей через полчаса открывается, — сказал он. — А вы, значит, по какому вопросу? Я тутошний директор, Тихон Михайлович.
Старик мельком глянул на казаков, подробно оглядел комэска.
— Наверное, кино снимаете про нашего героя? А хорошо вам форму сделали, — он одобрительно покачал головой. — Как настоящая. И шашка… А то приезжают иногда реставраторы… что форма, что амуниция, что оружие… и смех и грех…
— А что это за уродец у вас? — показал Семенов на памятник.
— Никакой это не уродец! Это красный командир Семенов Иван Мокич.
— А я на него похож?
Директор прищурился.
— Не шибко.
— Нам бы, знаете, в музей зайти, — сказал Семенов. — Приблизиться, так сказать, к герою.
Тихон Михайлович для порядка задумчиво нахмурил брови.
— Что ж, — кивнул он. — Проходите. Только насчет вас не звонили.
Тихон Михайлович вставил ключ в массивный амбарный замок, открыл его, повесил собачкой на перила крыльца и распахнул дверь.
— Прошу, — сказал он и первым шагнул внутрь избы.
Семенов пригнул голову и вошёл следом. За ним последовали казаки.
— Экспозиция музея комэска Семенова, — начал директор музея. — Героя Гражданской войны в России одна тысяча девятьсот семнадцатого — одна тысяча девятьсот двадцать второго годов составлена в большинстве случаев из подлинных исторических вещей, сохранившихся у местных жителей или найденных на месте ведения боев. В самом начале экспозиции, слева от вас, вы видите полевую карту эскадрона, на которой сделаны собственноручные пометки химическим карандашом, предположительно, рукой Ивана Семенова. Далее вы можете увидеть шпоры и седло, какие могли быть у командира эскадрона «Беспощадный»…
Комэск рассматривал карту — и сердце его бешено колотилось. Он помнил каждую закорючку и стрелку, проставленную им на этой карте. Помнил каждую операцию, которую эти закорючки и стрелки обозначали. Какое вооружение было у противника, какие укрепления, как штурмовали, каким был бой и какие потери… Сосновка… Ореховка… Федоровка… разъезд… вон он, на отшибе от проезжих путей — хутор Волчий… перед его мысленным взглядом понеслись картинки, отложившиеся когда-то в хаосе боя или перехода, в ушах грохотало и звенело, всплывали сами собой имена бойцов, личным примером решивших исход сражения или погибших тут и там, на этих политых кровью верстах, уложившихся на листе мелко разлинованной пожелтевшей бумаги… перед этой балкой ранило брата… здесь нарвались на пушку… пушкарь знал своё дело, положил двумя снарядами семерых, ему потом Коломиец снес голову шашкой, налетев с тыла… в этом неприметном месте приключилась жаркая рубка, полегло с обеих сторон по взводу, не меньше… а здесь, на этой развилке, его ждала та самая засада…
— Пройдемте дальше, товарищи, — здесь еще много интересного.
— Да-да, — ответил рассеянно Семенов, не желая обидеть этого странного, но явно увлеченного своим делом старика.
Экскурсия двинулась вглубь небольшой комнаты, по которой были расставлены стеклянный стеллажи.
Шашки, маузер, несколько винтовок, залитые кровью письма, буденовки…
Возле знамени «Беспощадного» Семенов снова остановился, не в силах идти дальше. Слова экскурсовода заглушал стук сердца.
— Как я уже говорил, личных вещей самого комэска Семенова, к сожалению, не сохранилось. За исключением фуражки и гимнастерки, — Тихон Михайлович вздохнул, замялся. — Но они сейчас в Москве, на реставрации. И единственная вещь, доподлинно соприкасавшаяся, так сказать, с комэском Семеновым — это растущий напротив дуб, на котором герой Гражданской войны был повешен.
