Возраст – преимущество - Мишин Виктор Сергеевич

– Смешно, – усмехнулся я, но от боли мой рот исказился кривой гримасой.

– Юра, тебе не нужно нервничать, ты еще очень слаб. Как станет лучше, я перевезу тебя в свой дом, там ты полноценно восстановишься.

– Господин Дюррер, я не заслуживаю такой чести…

– Перестань, мой мальчик, ты верен, а это для меня очень важно. К тому же я должен тебе жизнь, – улыбнулся полковник и ушел.

Фига себе я поднялся, кому расскажи, плюнут в лицо. А с полковником я все ближе и ближе, думаю, все же настанет тот день и час, когда я «сломаю» его нацистскую совесть и… Кто знает, возможно, у меня получится его перековать. Смеетесь? Зря, даже среди нацистов есть люди умные, точнее не так, не все нацисты тупые исполнители приказов, среди них много думающих людей.

Март 1945 года. Окрестности Берлина

– Юра, ты уверен, что меня ждет не виселица, а почетный плен и работа по профилю?

– Гарантирую вам это, господин полковник.

– Все же, зачем Советам перебежчик из стана врага, ведь побеждает Союз, а не мы, значит, у вас и подготовка лучше?!

– Если бы вы показали себя отъявленным нацистом, желающим поскорее уничтожить всех и вся, вам была бы уготована одна дорога – на виселицу. Но за то время, что я был возле вас, сумел разглядеть вашу натуру. Вы профессионал, вы хотите работать, хотите быть лучшим. В Союзе у вас будет работа по профилю, врагов у нас много, мы обязательно накажем тех, кто развязал эту никому не нужную войну между нашими народами.

– Я многое бы отдал за возможность работать против американцев и лайми, – хищно сверкнув глазами, полковник Дюррер посмотрел в небо.

Где-то, кажется совсем рядом, слышалась канонада артиллерийской стрельбы, рвались снаряды и мины, стрекотали пулеметы и винтовки, лязгали гусеницами танки и самоходы. Наша Красная армия выходит к логову немецкого зверя. Берлин, долго же мы ждали этого, но сейчас, будучи как никогда близко, я переживал.

Я отлично провел осень и зиму. Полковник Дюррер сдержал слово и переправил меня, раненого, в окрестности Берлина. Поместье не поместье, а добротный двухэтажный дом, постройки прошлого века, стоял в окружении вековых лип и дубов. Меня хорошо приняли здесь, жена полковника, вполне себе симпатичная сорокалетняя женщина, окружила меня заботой и теплотой. Дети семьи Дюрреров были к этому времени уже взрослыми и жили отдельно, имея свои семьи. Старшим ребенком полковника была Эльза, двадцати двух лет от роду, уже являвшаяся вдовой. Она вышла замуж за танкиста, командира батальона, гауптмана Хорса и сейчас в одиночку воспитывала рожденную от него дочь. Младшим в семье Дюрреров был Гюнтер, восемнадцатилетний парень, добровольно ушедший на фронт еще в прошлом году и пока не числящийся в списках погибших.

После ударов наших армий в Прибалтике и Белоруссии немцы быстро покатились назад, на запад, теряя тысячи и тысячи солдат в бессмысленных боях и окружениях. Наша армия перла катком, уничтожая все на своем пути, наверное, именно этот наш каток и заставлял немцев в будущем бояться СССР и дышать через раз. Жаль только, что янки все же заставят их потом вновь конфликтовать с нашей страной, к сожалению, к чему это привело, я не знаю, оказался здесь раньше, чем все закончилось.

Восстановился я уже к новому, сорок пятому году. Чувствовал себя вполне хорошо, еще бы, питание на удивление было отличным, уход еще лучше, а обязанностей не было никаких. Под самый праздник домой заявился сам полковник, с порога объявивший, что все, Германии конец, и что делать дальше, он не знает, так как самое важное для него это спасение семьи. Вот тогда, прямо при жене, я и выложил карты на стол. Начал я просто, прямо предлагая полковнику спасти жену и дочь, с сыном, увы, помочь не могу, так как тот на фронте. Если полковник сможет добиться для него короткого отпуска, то тогда поможем всему семейству. Дюррер, надо признать, меня удивил. Он не вскочил с криками и попытками меня пристрелить, а спокойно поднял на меня свои усталые глаза и произнес:

– Как давно тебя завербовали, Юрий?

Я не отводил взгляд, смотрел прямо и твердо. Что говорить, я привык к этому человеку, он не сделал мне ничего плохого, вся его вина в этой войне состоит в том, что он является отличным специалистом по подготовке диверсантов. Офицер спецназа, так сказать. Я никогда не видел, чтобы он лично кого-то убивал. Та единственная атака на лагерь партизан под Ровно далась ему с трудом. На него давили сверху, он вынужден был действовать, а тут я. После ранения, полученного той ночью в лесу, он не занимался ничем, кроме административной работы в школе абвера, а ко мне и вовсе относился как сыну.

– Немного не правильная постановка вопроса, герр полковник, – я сделал вид, что смутился. – Я никогда и не служил Германии, вот в чем дело.

– Как это? – Глаза полковника Дюррера, казалось, лопнут от удивления. – Ты же громил партизан, ходил к ним в тыл, выдавал…

– Вы лично видели, чтобы я кого-то убивал? Вы помните хоть одного партизана, доставленного мной живым? – Видя непонимание в его глазах, я продолжал: – Я мог бы рассказать вам одну увлекательную историю, но не знаю, готовы ли слушать так долго.

– Рассказывай, я хочу узнать правду. Если тебя беспокоит арест, то даю слово, что не выдам тебя. Ты мне дорог, да и не вижу я смысла в твоей смерти.

Тогда я и рассказал полковнику о своей жизни. С самого двадцать второго июня сорок первого года. Рассказывал со всеми подробностями, после слов о гибели матери жена полковника потеряла сознание, пришлось прерваться, пока муж приводил ее в чувства. Но женщина не ушла, напротив, сделав несколько глотков воды, она убедила мужа дать ей возможность выслушать мой рассказ. Рассказывал я, повторюсь, со всеми подробностями, отчего не по себе становилось даже самому полковнику, не говоря о жене. Она наверняка представила себе, как ее сына или дочь вот так же, как меня самого, заставляют присягнуть на верность врагу.

– Так все же, – не удержался во время очередной паузы Дюррер, – почему ты думаешь, что я буду нужен ТАМ?

– Ответ прост на самом деле, – усмехнулся я, – почти всему, что я знаю и умею, я обязан абверу. Ведь учился я именно здесь, так что у вас есть то, что вы можете дать Союзу.

Когда я рассказал о том, что я и есть тот самый мальчишка, что сильно вредил шестой армии в Сталинграде и которого никак не могли поймать, Дюррер обалдел еще больше. Дойдя до моего появления в Ровно, полковник даже вскочил с кресла.

– Так это вы уничтожили Коха? – он заходил по комнате, жестикулируя и ругаясь, я не перебивал его, давая возможность выговориться. – А ведь я подозревал тебя, тогда, во время нашего знакомства. Нет, я не заметил разницы с настоящим Осипчуком, тебе повезло, что я просто не помнил, как тот выглядел. Дальнейшие твои поступки убедили меня в твоей преданности, сомнений не было, ты казался своим на сто процентов.

– Это было самым трудным, если бы тогда вы заявили, что я самозванец, со мной было бы покончено раз и навсегда. Но судьба распорядилась иначе, надо отдать ей должное.

– Ты, парень, просто уникум, твое бесстрашие, отвага, теперь я понимаю, откуда все это. Немцы причинили тебе много вреда, как же ты можешь после все этого жить вместе с нами. Удивляюсь, ведь с самого начала войны нас убеждали в том, что все большевики только и хотят, что уничтожить Германию.

– Это ваш идиот Геббельс так считал, – махнул я рукой. – Если вспомните, до войны наши страны отлично ладили. А если взглянуть чуть шире на эти проблемы, то сразу становится ясным замысел англосаксов. Они любой ценой не допустят сближения Германии и России, ибо вместе мы – сила. Наши недра, природные богатства, ваши знания и порядок могли бы свернуть горы, и этого не хотят допустить на Западе.

– Да, парень, сейчас ты кажешься мне еще старше, чем казался ранее.

– Меня заставили повзрослеть рано, в десять лет дети играют в песочнице, а я убил первого человека. Гниду, правда, но все же человека. А уж школа абвера заставила меня и вовсе стать взрослым. Тогда, в сорок первом, я не выжил бы, не начни я думать, как взрослый мужчина.