Герои Аустерлица (СИ) - Ангелов Августин

Еще приметил на окне занавеску из холстины, подвешенную на простую веревку, натянутую между двух ржавых гвоздей, а в дальнем конце комнаты из стены выпирала боковина печки из красного кирпича, откуда чувствовалось тепло. Бедняцкая меблировка какая-то. Не княжеская совсем. Да и не тот это госпиталь для офицеров, в котором мне операцию делали. То было солидное здание из камня. Где же это я? Понятно только, что не у себя дома.

Впрочем, я решил, что во всем разберусь постепенно. Начал с того, что попробовал приподняться на локтях. И, удивительное дело, это у меня получилось! Мышцы тела теперь слушались, хотя слабость и головокружение по-прежнему присутствовали, но уже значительно меньше. Отлежался, похоже, и пережил кризис, впав в кому. Что тут еще можно предполагать? Мой организм как-то выкарабкался из объятий смерти. И это самое главное.

Попробовал сказать что-нибудь на пробу. Крикнул в дверь:

— Эй! Есть тут кто-нибудь?

Звуки получились сиплыми, чуть громче шепота, но и это уже хорошо. А то помню, что и вовсе не мог после ранения говорить. И все равно, пока криком позвать кого-нибудь у меня не получится. Тут мой взгляд остановился на грубо сколоченном стуле, стоящем возле кровати. «Интересно, а если попробовать уронить этот предмет мебели, то на грохот кто-нибудь прибежит, или нет?» — подумал я, попытавшись дотянуться правой рукой до спинки стула. Конечность пока слушалась с трудом, но все-таки кое-как подчинялась. Потому с третьей попытки стул смог опрокинуть. И он с грохотом повалился на дощатый пол.

Тут за дверью затопали, и через несколько секунд в комнату заглянул какой-то усатый мужик, уставившись на меня, приподнявшегося на локте в постели, так, словно видел впервые. Удивленно моргая глазами, он произнес на чистом русском:

— Пришли, значится, в себя, ваше высокоблагородие?

— А ты кто такой? — спросил я.

Усатый вошел в комнату, сильно хромая на правую ногу. Одежда на нем сидела гражданская, но, остановившись, он вытянулся по-строевому и отрапортовал:

— Разрешите представиться, ваше сиятельство, рядовой 2-го взвода 3-го эскадрона Конного полка лейб-гвардии Степан Коротаев. Назначен вам в денщики.

— Кем назначен? — поинтересовался я.

— Французами, — пробормотал он, потупив взор. Но тут же добавил:

— Мы же с вами в плену находимся, ваше высокоблагородие. Не обменяли нас, а тут оставили.

— А что, других наших обменяли уже? — удивился я.

— Точно так. Обменяли намедни, — доложил пленный лейб-гвардеец.

— Чего же нас с тобой не обменяли тогда? — поинтересовался я.

— А про нас забыли, наверное, — пожал плечами Коротаев.

Оценив ситуацию, я дал указания:

— Ты вот что, рядовой, подними стул, садись и рассказывай.

— Про что рассказывать, ваше высокоблагородие? — не понял Степан.

— Ну, начни с того, как в плен попал, — подсказал я.

Он кивнул, поднял стул, уселся на него и начал:

— В день битвы утро выдалось ясное. Конь подо мной был добрый, Сивкой звали его. На сердце радость разливалась, что идем в бой за государя-императора нашего против поганых этих французишек. Командовал нашим полком генерал-майор Иван Федорович Янкович, храбрый командир. Сначала мы стояли в резерве. Потом стрельба началась из ружей и орудий. Она быстро усиливалась, сливаясь в канонаду. Тогда слух кто-то пустил панический, что французы наш центр смяли и уже занимают Праценские высоты…

Я перебил:

— Это не слух был. Я сам находился там, в центре позиции, и видел, как стремительно французы поднялись по склону, сходу захватывая наши батареи. Тогда я схватил знамя и возглавил атаку пехотной гвардии. Бежал на французов, пока пуля меня не свалила.

— Простите, ваше высокоблагородие, но я же не знал тогда, слух то или правда, потому что рядовым никто не докладывает. Я только приказы исполнял, как положено. Когда наш Конный полк выдвинулся из резерва, нам дали приказ выручать пехотинцев, которым туго приходилось под натиском кавалерии французов. Ну, мы переправились через ручей и атаковали супостатов, отогнав их легкую кавалерию от нашей пехоты. Потом нам дали приказ рассеять и пехоту противника. Дело происходило под плотным вражеским огнем из ружей, когда мы врубились в пехоту французов. Не знаю, скольких пехотинцев я точно убил в тот момент и конем затоптал, но пять или шесть, не меньше. Но и мы своих теряли. Я видел, как падали вокруг лошади с всадниками. Но вражескую пехоту мы потоптали изрядно и потом все-таки сшиблись с кавалеристами из французской гвардии, которая на выручку к своим кинулась. И, точно помню, зарубил я в той свалке двоих насмерть своим палашом, пока коня моего не убили. А когда пушечное ядро Сивке голову снесло, и он опрокинулся на скаку, так мне ногу и придавило его мертвым боком. Да еще и в левое плечо мое пуля попала, отчего кровь вытекла вместе со всеми силами. Оттого меня в плен французы и взяли, что сопротивляться уже никак не мог. А то я еще положил бы нескольких врагов, наверняка положил бы! — глаза лейб-гвардейца сверкнули недобрым огоньком. И я даже не сомневался, что рядовой кавалерист говорит чистую правду. А если и привирает немного, то совсем чуть-чуть. Сражение при Аустерлице, на самом деле, получилось весьма кровавым.

Выслушав Коротаева, я сказал:

— Теперь мне понятно, что в плен ты попал почти таким же нелепым образом, как и я. А сейчас расскажи, почему мы здесь оказались и в списки на обмен пленных не попали?

Он ответил:

— Ваше сиятельство, я думаю, что забыли про нас по той причине, что вас отправили сюда умирать. А раз меня при вас определили, то и меня позабыли заодно.

— А с чего ты решил, что меня умирать оставили? — спросил я.

— Так ведь главный французский хирург сказал, что вы, скорее всего, не выживете. Вот и определили вас на попечение местных жителей, как безнадежного, — ответил Коротаев честно. Потом добавил:

— Вы долго без сознания были, в лихорадке сначала горели, а потом еще две недели холодный лежали, но все-таки дышали. Потому вас не хоронили. Но все думали, что очень скоро преставитесь. А вы возьми, да и воскресни! Удивили вы меня, признаться, ваше высокоблагородие!

— Еще и не так удивить могу! — попытался я улыбнуться. Потом попросил:

— А скажи, что это за место такое? Где мы находимся?

Коротаев объяснил:

— Тут моравская деревня. Нас местный мельник на попечение взял. Ему французы что-то там заплатили за наш постой. Но я не знаю, сколько. Он же все время жалуется, что денег ему на нас дали мало, а едим мы много. Хотя вы и не ели вообще ничего за все эти дни. Вон, как отощали, ваше высокоблагородие, только кожа да кости остались.

Я приказал:

— А ну-ка позови ко мне этого мельника!

Когда мой новый денщик ушел, я рискнул спустить с кровати на пол свои голые ноги. И они, действительно, выглядели сильно отощавшими, словно бы я провел все это время в каком-нибудь концентрационном лагере смерти в плену у немцев во время Великой Отечественной. Но, зато такое значительно облегченное тело мои ослабленные мышцы могли теперь кое-как ворочать!

Хотя головная боль, головокружение и ощущение слабости никуда не делись, но к ним добавилось лютое чувство голода. А это обнадеживало. И когда наконец-то Коротаев привел мельника, сухонького старичка в серой суконной шапке-колпаке и в синем камзоле, испачканном мукой, я не стал с ним ругаться, а просто сказал ему по-французски:

— Не беспокойтесь, моя семья компенсирует вам все издержки, понесенные ради моего содержания. Даю слово русского князя. А сейчас велите выдать мне одежду и подать обед. Я хочу хорошо поесть.

Как я и ожидал, старик прекрасно понял меня. Он явно неплохо знал французский, раз сговорился с оккупационными властями на мой счет. Дед не стал артачиться. И пошел отдавать распоряжения своим домашним работникам. А вскоре до меня донесся запах какой-то вкуснятины. Поскольку для того, чтобы идти к общему столу я был еще слишком слаб, Степан притащил из кухни еду на большом медном подносе, поставив его передо мной на тот самый стул возле кровати, который оставался единственным в этой комнате.