Жена на продажу, таверна на сдачу (СИ) - Фрес Константин
Но что-то пошло не так.
С каждым глотком его брови карабкались все выше и выше, сдвигая со взмокшего лба шляпу все дальше на затылок. Глаза его становились все шире и шире, а рука работала ложкой все чаще.
Звон ложки о миску был похож на галоп маленького пони.
— Что…— хрипло выдохнул он, наконец, в рекордно короткий срок управившись с похлебкой. — Что это такое?
О как. И говорить умеет.
— Как что? — притворно удивилась я. — Чечевичная похлебка!
— Еще! — решительно потребовал Бъёрн, утерев ручищей усы.
— За деньги, — мягко, но непреклонно напомнила я с вежливой улыбкой. — Два медяка!
Берн полез куда-то за пазуху и долго там копался. Затем вытянул на свет божий кошель, перетянутый шнурком, и из него ловко выкинул две монеты. Которые я с неменьшей ловкостью поймала.
Шумно ахнул Карл.
— Что же ты смотришь, Карл, — сладко проворковала я. — Угощай нашего гостя!
И с загадочной улыбкой уплыла на кухню.
Дверь снова открылась, и в таверну зашло сразу несколько посетителей. Вот так улов!
— Ы-ы-ы! — ту же завопил Бъёрн, спеша поделиться новостями. Он так махал руками, что вновь пришедшие подошли к нему с опаской.
Но все же осмелились.
Склонились к его тарелке, подозрительно нюхая варево.
Расторопный Карл уже тащил миски, и я, вылив сливки в котел, размешала их там как следует. А упаковку отправила в печь, в огонь.
— Первая миска за дрова, — повторила я, наполняя подставленную посуду похлебкой. — Вторая за деньги!
— Еще! — выкрикнул несдержанный Бъёрн, звонко прихлопнул ладонью по столу пару монет.
Я улыбнулась ему как можно более нежно и приветливо и перевела дух. Ну, слава богу! Папаша Якобс получит обратно свои поленья, да еще и денег сверх того.
Очумевший от радости Карл сгреб медяки и помчался наливать ему еще супа.
И только тут до меня дошло…
А ГДЕ Я ВЗЯЛА СЛИВКИ?!
***
Эта мысль окатила мои нервы кипятком.
А?!
Где я взяла сливки?!
Я рванула к печи, распахнула дверку в ее пылающее нутро…
Но там было лишь всепожирающее пламя, алые угли и рдеющая зола. Упаковка, если она и была, сгорела дотла.
На миг мне показалось, что голова моя отделяется от тела и кубарем катится в угол, а мир вращается перед глазами.
Я чуть в обморок не упала, понимая, что со мной произошло то, чего не могло произойти.
От волнения я присела прямо у печки. Спрятала пылающее лицо в ладонях.
Я как-то справилась с тем, что в голове у меня двоится, с тем, что я попала сюда из какого-то другого мира. Ну, или что у меня крыша поехала от горя — шутка ли, муж-игрок! Пустил по миру!
Я просто заставила себя об этом не думать. Чтобы окончательно не свихнуться.
В конце концов, это раздвоение личности можно объяснить сильным стрессом. Это всего лишь мысли, сны, галлюцинации, фантазии. Их нельзя пощупать!
А пакет с первосортными сливками — можно.
И попробовать с похлебкой тоже можно. Вон она, подбеленная ими, жирно блестит в мисках!
Но сливок не должно было быть в обшарпанном шкафчике папаши Якобса!
Немного успокоившись, я взяла себя в руки и попыталась восстановить в памяти события.
Итак, горячая похлебка в миске Карла дымится. Она жирная, насыщенного оранжево-красного цвета. Приятно и тонко пахнет вареным чесноком.
Я вспоминаю о сливках. Понимаю, что их в похлебке не хватает, и решают добавить.
Представляю себе упаковку. Белая такая, гладкая, с синим логотипом.
Сливки в ней густые и жирные. Сладковатые. Прохладные. Самые лучшие.
Если налить в кружку этих сливок и отрезать горбушку белого, свежего, хрустящего, еще теплого хлеба, то можно зык проглотить — так это вкусно.
Все это проносится в моей голове вихрем. Я думаю об этом автоматически. Иду к шкафчику, открываю старенькую, потемневшую от времени деревянную дверцу. И просто беру сливки.
Они стояли там, дожидаясь, когда их возьму.
Будто наколдованные.
— Что за чертовщина тут творится?!
Я снова подскочила, снова бросилась к шкафчику и с видом убийцы распахнула его хлипкие дверцы.
Разумеется, ничего этакого там не было. Никаких сливок, и ничего необычного вообще.
Только грязноватые полупустые банки стоят рядком…
— Ерунда какая, боже мой…
Я снова закрыла лицо руками.
— Тебе плохо, Адель?
Карл деликатно тронул меня за плечо.
Пока я тут металась со своими чувствами, он успел накормить всех гостей, отмыть за ними миски — право же, это было легко, потому что бравые работяги разве что не вылизали их, — и теперь подметал пол, довольный тем, что нам удалось столько заработать.
— Нет, — слабо прошептала я, отнимая ладони от лица. — Просто что-то устала…
— Ну, еще бы! — с энтузиазмом воскликнул Карл. Его бесхитростное лицо прямо-таки светилось от счастья. — Мы столько заработали, столько!..
— Сколько?
Голос папаши Якобса стер с лица мальчишки счастливую улыбку, и Карл затравленно оглянулся.
Вопреки всем его прогнозам, хозяин заведения не проспал полдня, пьяный.
Наоборот, он поднялся что-то слишком рано. И стоял теперь на лестнице, злобный, красноносый, с разъяренными глазами. От взгляда отца Карл сразу съежился, втянул голову в плечи, затих.
И я сразу позабыла и своих душевных метаниях и собрала свою раздваивающуюся личность воедино.
И эта личность надрывно кричала — беги-и-и! Но бежать было некуда.
— Паршивец! — задыхаясь от ярости, выдохнул папаша Якобс. Его всклокоченные седые бакенбарды стояли дыбом от ярости. — Ты что, думал, я не замечу, что ты потратил дров вдвое больше?! Поленницу хорошо видно из моего окна!
— Но сударь, — твердо вступилась я за мальчишку, — вот же дрова!
И я указала на кучу поленьев, что оставили лесорубы. Карл их аккуратно перенес в тепло, поближе к горячей печи, чтоб до вечера они просохли.
Папаша Якобс перевел злобный взгляд на меня и осклабился.
— Дурная девчонка! — проговорил он радостно. — Ты, верно, дурнее этого недоноска, раз не понимаешь, что это — плата за завтрак? И ее слишком мало, чтобы покрыть мои убытки! Здесь должно быть вдвое больше дров, понимаешь, идиотка?! Вы тут устроили адово пламя, пожгли кучу топлива, и сработали мне в убыток!
— Но это не так! — горячо выкрикнул Карл. Он расправил плечи, бросил метлу и запустил руку в карман. — Смотрите, батюшка! За завтрак, сверх дров, нам дали много денег!
Он выгреб все медяки, и протянул их отцу на раскрытой ладони.
— Смотрите! — повторил он радостно. — Это втрое больше того, чем мы потратили! Это окупит и дрова, и крупу, и…
Но его радостную речь прервала звонкая и безжалостная оплеуха.
Старик, словно змея, кинулся вперед. Он выхватил эти несчастные гроши из руки мальчишки и ударил его. Да так, что Карл вскрикнул и покатился по полу.
— За что бьёте!? — закричала я, кинувшись к рыдающему Карлу.
И тоже получила затрещину, да такую, что в ушах зазвенело.
— За что?! — прошептала я, обнаружив, что сижу в куче золы, а лицо мое пылает и ноет от боли.
— Как вы посмели! — проревел папаша Якобс, жадными руками перебирая медяки так, словно это алмазы чистейшей воды. — Вы!.. Вы обворовали меня!.. Вы забрались ко мне в комнату и украли мои деньги! И у вас наглости хватает говорить, что вы заработали их!..
— Но мы их заработали! — заводясь, выкрикнула я.
— Замолчи, гадкая девчонка! — задушено просипел папаша Якобс, потрясая пальцем у моего носа. — Замолчи! Вы украли! Нет, это не он, — папаша с презрением глянул на собственного сына и ткнул его в бок тяжелым башмаком. — У этого ничтожества не хватило б ума и наглости. Это ты, мерзкая девчонка!
— Я?!
— Ты, ты! На базаре о тебе говорили много всякой гадости, — Якобс мерзко захихикал. — Ты думала, я не слышал?! Грязная воровка! Да я тебя в печи запру и испеку до румяной корочки!
— Что?!
— До смерти засеку! — шипел этот садист, надвигаясь на меня. Его красная рожа так и тряслась от злости. — Ты что, думаешь, я просто так потратил пару серебряных?! Это ты меня кормить должна, а не наоборот! Думала поживиться в моих карманах?! Думала, тебе сойдет с рук твое воровство?!
