Уничтожить нежить - Алексей Птица
— Бают, воевода, что сражение было неподалёче. Шуйского отряд схватился с отрядом очередного самозванца, а могёт, и холопа Болотникова. Сражение жаркое было, кого убили, кого ранили, остатки разошлись по своим местам, а наутро все убитые и мёртвые обернулись и напали на живых. Шуйского люди все погибли, а из супротивника его кто сбежал, а кто и выжить смог. Иных у меня догадок нет, но уж больно много среди мертвяков тех, кто одет в воинскую справу, да глядишь, у некоторых и оружие есть. Не крестьяне то, и не горожане, а почти все воины, да ещё приблудных с собою привели к городу. Вот они-то и хозяйничают сейчас в посаде.
— То верно баишь, Апокся. Было то. Слухи и до меня от верных людей дошли. Но мы ворота от сей напасти и мерзости успели закрыть, да вот еды не припасли вдоволь. А мертвяков много. Да и людей отправлять на борьбу с ними жаль, порешат всех да заразят. Што делать тогда будем?
— Так пять сотен людей! Нешто не упокоют всех мертвяков, воевода? — удивился сотник Кишка.
— Так ты что, хочешь всех отправить воевать? А ежели там их больше сотни, а то и две, да все накинутся, да давай драть и кусать. Думаешь, справимся? Чую, нет. Надо по стенам стоять, да стрелять по ним, и охотников отряд направить на истребление монстров. Помощи нам ждать неоткуда, да и сами, думаю, справимся. Авось их меньше станет, поразбредутся по лесам да весям, и нам легче их уничтожить будет.
Все совещавшиеся согласились с воеводой. Людей надо поберечь и охотников направить, да проверять их каждый раз. Человек слаб, завсегда утаить или обмануть хочет. А это пресекать надо, а то и род человеческий пресечётся. А ещё молиться почаще Богу, и во всех церквях молебен заказать. Когда гудение ближников понемногу стало стихать, воевода продолжил.
— На стенах посты круглосуточные выставить, да штоб не спали. Кого на посту спящим застанут, того на первый раз в яму посадить на сутки, на хлеб и воду. Кого поймают во второй раз, того в охотники насильно записать. А коли кого и в третий раз увидят, того без оружия и хлеба вытолкнуть за ворота на все четыре стороны. Вольному воля, а спасённым — рай. Обо всём рассказывать мне тотчас: и днём, и ночью. Нешто есть у кого ещё што мне сказати? — и воевода обвёл всех суровым взглядом.
— А вот вечером третьего дня изба горела в посаде, не иначе, как человек жёг её.
— Так-то верно, прячутся же ещё по углам от мертвяков люди, но через седьмицу-две прекратится в посаде жизнь. Мертвяков много, живых мало. А нам надоть о себе подумать. Думайте вы, думать буду и я. А сейчас мне пора.
Воевода, кряхтя, поднялся и, придерживая саблю, висевшую на поясе, вышел из палат. Несмотря на весь свой опыт и давившую ответственность, воевода не знал, что делать. Голод он пережил, лишения всяческие тоже, болезни были ещё сызмальства, а вот мертвяков ходячих ещё не видел, да и не слышал о них никогда. А тут, эва оно что!
И людишек надо в строгости держать и страхе, не дать заразе с их помощью проникнуть в город. И, чтобы паника не захлестнула души испуганных людей, приходилось действовать очень жёстко, сильно жёстко. И не хотелось бы, но пожалеешь одного, пожалеешь другого, а дальше уже и жалеть некого будет. Такова жизнь, и нелёгкая доля человека, облечённого властью. Романов был боярином, куда уж выше. А ещё надобно о своей семье позаботиться и о дочери своей тоже.
Уж на что пригожая девка удалась: и на лицо хороша, и телом пышна. А вот характерец вельми блаженный оказался: и то ей не так, и это не этак, и вообще, хочет она, как воин, на лошади скакать, да мертвякам одним ударом головы сносить. А и его уже забодала своими приставаниями, и сотника охранной сотни, чтобы научил её клинком махать. Да только сабля тяжела для женской руки, то и дело, что кинжалом научили её владеть да пращою.
А и пистоль освоила она, и пищаль хотела, да пустое то, еле держит и то, и другое. Пищаль вообще неподъёмная для неё, а пистоль в руках дрожит. Стрелять научилась, а попадать — нет. Вот и ходит, гордится собою, то ли девка, то ли воин. Эх, а получилось всё наполовину: и воин с неё, как со свиньи хвост, и девка, уже ратным трудом порченная. Эх, и кому ж ты, Наталья Романова-то, достанешься.
Воевода разочарованно покачал головой и вошёл в свой терем. Не успел он пройти в дом да усесться за стол вечерять, как откуда ни возьмись, прискакала из своей светлицы и Наталья.
— Батюшка, а что ты так долго в хоромах своих штаны просиживал? Ужель думу тебе подсказать некому али все токмо твоего слова и приказа ждут? Али не слушается кто и ругать себя заставил?
Иван Никитич Романов рассерженно посмотрел на свою любимую дочь. Толстая, пшеничного цвета коса степным полозом змеилась на высокой груди Натальи, белый, расшитый красными узорами сарафан не скрывал полноту её фигуры. По мнению отца, она была несколько худовата, но, сколько он её не кормил, девка пухлеть больше не собиралась. А сейчас и вовсе не до жиру, быть бы всем живу.
— Ты пошто отцу своему единокровному вопросы гадкие задаёшь, девка? Как ты смеешь так разговаривать со мной? Вызову сейчас тётку твою, или выпорю на конюшне собственноручно.
Наталья потупилась, но так, совсем чуть-чуть.
— Я нечаянно, батюшка. Любопытство меня замучило. Страсть как любопытно, что в городе происходит. А и в посаде не всё ладно. По ночам там то ли волки воют, то ли мертвяки скулят. А порой, по вечеру, выстрелы бухают, да и дома иногда горят.
— Угу. То сражается ещё кто-то с мертвяками, и дома сами по себе не горят. Да недолго это продолжаться будет. Задавят мертвяки числом храбреца. Да и странно, что он к воротам не выходит.
— Так, батюшка, далеко оттуда. Пока пройдёт он вдоль посада, всех мертвяков соберёт. А они же у ворот всё время бродят, но близко не подходят, словно понимают, что тут их упокоить могут.
— А ты-то откуда, Наталья, про то знаешь?
— Так я же, почитай, кажный день на стенах появляюсь и смотрю по сторонам. А за ночь всё, что было, мне стражники пересказывают. И где, и как, и когда. А я всё запоминаю и думаю, почему и отчего так случается.
«Вот же умная девка», — про себя подумал воевода, а вслух сказал.
— Ты чего ещё удумала, дщерь моя? Ты ещё ночью ходила на стены? Не ровен час, слетишь с них, и поминай, как звали. А то и обратишься в безобразину мёртвую. А? Каково тогда тебе будет?
Наталью передёрнуло от осознания такой перспективы. Нет, она видела, что мертвяки бывают и в детском обличье, и в женском, но на себя их участь как-то не примеряла. Её психика обходила стороной подобные возможности, оберегая свою хозяйку от понимания того, что беда может коснуться каждого, невзирая на положение и богатство.
— Я не думала об этом, папенька.
— Так подумать уже пора. Чай ты, дочь моя, не ребёнок уже, а девица на выданье, да краше тебя и во всём мире не сыскать. А дурью всё маешься. Жениха тебе надобно смелого, да умного, да шоб знатный был. Но время сейчас такое, не до свадеб. А то глядишь, повенчаешься с кем, а он возьми, да и умри через месяц, и хорошо, если в бою, а если так вот, от зубов мертвяка… И душу не Богу отдашь, а дьяволу, и весь род свой проклянёшь мерзостью подобной. Думать надо, Наталья, да беречься от участи подобной. А ты всё сказками, да лыцарями живёшь. Зря я тебе учителя иноземного приставил. Плохому он тебя токмо научил. Ну, да это моя блажь, я за неё и отвечу. А сейчас ступай в свою светлицу, да думай о моих словах.
Девушка блеснула в негодовании фиалковыми глазами, но в мгновение ока потушила огонёк досады, мелькнувший в её взоре.
— Ну, папенька, пошто ты гонишь меня от себя? Мне же приятно быть возле тебя. Расскажи хоть что-нибудь. Мне же интересно, да и помогут мне али когда слова твои.
— Ладно, дочь моя. Дай отцу поисти, а потом и сказ мой услышишь.
Наталья послушно замолчала, покорно наблюдая, как отец насыщается едой. Иван Никитич не торопился, спокойно вкушая сытный ужин. Позволил он себе и хмельное. Больно день был тяжёл, а каков будет следующий, то ему и неведомо было. Наконец, он насытился и, отодвинув от себя тарелки и кружки, откинулся на спинку стула.
