Честное пионерское! Часть 3 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

Я взобрался по ступеням, понуро опустив голову. И тут же отметил, что показывал зрителям своего канала вовсе не эту дверь, украшенную декоративными гвоздями с жёлтыми шляпками и узорами из толстой лески (та была из тёмного металла, массивная и тяжеловесная на вид, похожая на дверцу банковского сейфа). Я не выяснял, кто проживал в бывшей квартире генерал-майора в то время, когда вёл съёмки: эти факты к сюжету моего ролика отношения не имели. Запоздало сообразил, что пришёл в гости к Фролу Прокопьевичу с пустыми руками, не прихватил даже конфет к чаю. И тут же нашёл причину своей забывчивости — я воспринимал свой поход к генерал-майору не как визит вежливости, а как навязанную Юрием Фёдоровичем повинность.

Вдавил кнопку звонка — услышал за дверью ставшее уже привычным после походов к Каховским громкое и модное сейчас «птичье кудахтанье». Моё воображение тут же нарисовало интерьер прихожей в квартире генерал-майора. Я представил, что увижу на стенах те же полосатые обои, что и в жилище Елизаветы Павловны, и обязательно — люстры с хрустальными висюльками. Прислушался. Не различил ни бормотания телевизора, ни музыки, ни топота шагов. Увидел, как светлое пятно внутри дверного глазка на секунду исчезло, будто подмигнуло. И тут же загрохотали замки, зазвенела цепочка. Дверь содрогнулась, издала симфонию из скрипов и шорохов, пришла в движение. Но не ударила меня по лбу, а открылась внутрь квартиры: сразу же настежь.

Мой взгляд уткнулся в окрашенную бежевой краской стену — там, где я рассчитывал увидеть лицо хозяина квартиры (того самого сурового офицера, которого видел на фотографии). Я успел разглядеть зеркало и пожелтевший плафон светильника, прежде чем посмотрел на лицо Фрола Прокопьевича. Генерал-майор авиации оказался остроносым, седовласым и кареглазым — в этом найденная мной когда-то в интернете фотография не обманула. Вот только она не донесла до зрителей того, что Фрол Прокопьевич Лукин обладал совсем не богатырским телосложением (худой, узкоплечий, тонкокостный) и невысоким ростом (даже пониже Нади Ивановой). Зато старый снимок хорошо передавал выражение глаз генерала: там оно было столь же строгим, как в реальности.

— Михаил Иванов⁈ — громко, будто на плацу, спросил Лукин.

Его голос походил на скрип несмазанных дверных петель.

Я кивнул.

— Иванов.

— Громче говори! — потребовал генерал-майор.

Фрол Прокопьевич крепко стиснул челюсти — на его обтянутом тонкой белой кожей лице вздулись бугорки мышц, а уголки рта капризно опустились вниз.

— Иванов! — повторил я. — Михаил Иванович!

И добавил:

— Здрасьте.

Лукин не ответил на моё приветствие (я заподозрил, что он его не расслышал). Генерал-майор, провёл по мне взглядом (будто просветил рентгеновскими лучами). Повёл косматыми седыми бровями. И громко хмыкнул, словно сообщил мне об «окончании проверки».

— Ну, здравствуй, Михаил!

Фрол Прокопьевич продвинулся на полшага вперёд (наступил на порог) и протянул мне свои тонкие длинные пальцы — те заметно подрагивали.

— Здравствуйте, Фрол Прокопьевич! — повторил я.

Схватил пенсионера за руку. Отметил, что рукопожатие у худощавого генерала неожиданно крепкое. Лукин похлопал меня по плечу — при этом пристально смотрел мне в глаза.

— Смотри-ка, Мишаня, ты не упал, — произнёс Фрол Прокопьевич.

Он по-доброму улыбнулся — будто при долгожданной встрече с любимым внуком.

— Это хороший знак! — сказал Лукин. — Если Юра мне не наврал, конечно. Честно скажу, Мишаня: страшновато было с тобой ручкаться. Боялся, что ты сорвёшься в штопор. Да и я… следом за тобой. Но ты порадовал старика. Ой, порадовал! Знать, поживу ещё месяцок-другой. И за то спасибо.

Генерал-майор выждал ещё секунду (сжимал мою руку и придерживал меня за плечо). Выпустил мою ладонь, лишь убедившись, что я крепко стоял на ногах. Он всё ещё следил за мной, точно готовился мгновенно подхватить моё оседающее на пол тело.

«Значит, ничего ему не сказал, дядя Юра? — отправил я мысленный упрёк Зоиному отцу. — „Ничего такого“? Ай да Каховский! Ай да…»

Фрол Прокопьевич попятился вглубь прихожей.

— Проходи, Мишаня, — сказал пенсионер. — Давно тебя жду.

Я послушно шагнул в квартиру генерал-майора, и тут же уловил в воздухе аппетитный аромат выпечки.

— Чайник уже закипел, — сообщил Лукин. — Сейчас мы с тобой, Мишаня, позавтракаем. Старшая невестка мне вчера свежего мёду принесла. Ей этот мёд из Краснодара привозят — от знакомого пасечника. И блинов напекла. Готовит она отвратительно, но вот блины у неё получаются — на загляденье. Скоро убедишься. Любишь блины с мёдом, Мишаня?

— Люблю, — сказал я.

— Громче говори.

— Люблю!

Фрол Прокопьевич мастерским ударом подбросил к моим ногам домашние тапки — неновые, с потёртыми носами и стоптанными пятками. Я брезгливо поморщил нос. Но переобулся.

— Вот и замечательно! — проскрипел генерал. — Я тоже блины очень уважаю. Каждую неделю их ем. И ведь не надоедают! Дочка говорила, что мне нужно потреблять больше сладкого. Ем его, ем — и не толстею. Но блины люблю. Видишь, Мишаня: уже нашлось у нас с тобой кое-что общее! Как говорит мой сын, это хороший признак! Это значит, что мы с тобой обязательно подружимся.

Глава 3

«Вот в такую квартиру я перевезу свою новую семью», — подумал я, прогулявшись по длинному коридору вслед за Фролом Прокопьевичем до кухни. Прикинул, что квадратура жилплощади в этом скоромном жилище одинокого пенсионера лишь на десять-пятнадцать метров меньше, чем те хоромы на улице Николая Второго (сейчас она носила имя Надежды Константиновны Крупской), что я подарил своему младшему сыну — по случаю его свадьбы. Представил, какое сногсшибательное впечатление произвели бы четырёхкомнатные апартаменты генерал-майора Лукина на Надю Иванову. Поставил в уме галочку: разузнать, есть ли жильё с похожей жилой площадью в кооперативных домах Великозаводска (и сколько тысяч советских рублей за такие квартиры сейчас просят).

Генеральская кухня показалась мне не слишком просторной (только раза в два больше Надиной). И скромно обставленной — нечета владению Елизаветы Павловны Каховской. Окинул взглядом скромный стол и деревянные табуретки, видавшие виды, но ещё целые и крепкие шкафы. Отметил, что холодильник Лукина — родной брат тех белорусских двухкамерных красавцев, что проживали в квартирах Ивановых и Солнцевых. «Минск-7» поприветствовал меня знакомым утробным рычанием. А вот газовая плита блистала новизной и чистотой. Будто ею либо не пользовались вовсе, либо использовали редко (и только для подогрева воды в чайнике) и ежедневно отмывали от малейших пятен — я усомнился, что невестка Фрола Прокопьевича часто пекла на ней блины.

В кухне запах блинов стал сильнее (мой живот отреагировал на него голодным урчанием, будто сегодня я пропустил завтрак). Фрол Прокопьевич свернул к плите, открыл мне обзор на румяную выпечку, что лежала на небольшом столике, около окна: на внушительную стопку блинов (не меньше двадцати сантиметров в высоту) — её венчало тёмно-синее блюдце с золотистой каёмкой. Я провёл взглядам по уложенным друг на друга кругляшам с поджаристыми краями, просмотрел на окно. И увидел на стекле старых знакомых (на фоне тощих тополей и проезжей части): сразу две свои подвески для кашпо, державшие коричневые керамические горшки с пузатыми кактусами. На одном из этих зелёных колючих шаров красовался большой цветок с бархатистыми лепестками.

Генерал-майор заметил мой интерес (но пенсионер не сообразил, что я любовался не на цветок, а на свои изделия). Он улыбнулся (его взгляд «подобрел»), указал на цветущий кактус чайной ложкой. В другой руке Лукин удерживал старенький эмалированный чайник за обёрнутую полотенцем ручку.

— Это гимнокалициум горбатый, — сказал он. — Один из первых кактусов, что появился в моей коллекции. Такие растут на юге Аргентины. Сыну его привезли в подарок. Но у моего Серёжи на цветы нет времени: он постоянно занят делами. Дома не часто бывает, да и не до комнатных растений ему. Здраво оценил свои силы, как я его учил. И понял, что загубит кактус — привёз этого красавца мне.