Курсант: назад в СССР 6 (СИ) - Дамиров Рафаэль

— Неудобно, когда дети соседские на тебя похожи, и в почтовый ящик гадить тоже неудобно, а у нас так здесь заведено. Пришел гость, будь добр, за стол садись.

— Спасибо, — я сел первым и кивнул Свете, мол, уважь хозяев, диалог проще без галстуков вести.

Та присела на краешек самодельного табурета.

Из дома показалась Илинишна, что несла бутыль с прозрачной жидкостью и стопки.

— А это лишнее, спасибо, конечно — скрестил я руки, опознав самогон. — Мы на службе.

Хозяйка пожала плечами и развернулась, собираясь унести угощение обратно.

— Куда? — встрепенулся дед. — Вертай взад! Я-то не на службе.

— Обойдешься, — огрызнулась бабуля и пошла-таки прочь, что-то ворча себе под нос.

Дед, конечно, не был орлом, но за женой слетал быстро. Выхватил бутыль и, прижав к груди, как ребеночка, помчался назад. Ильинишна потрясла морщинистым кулаком ему вслед, поохала, но пререкаться больше не стала. Села с нами за стол и стала разливать чай.

— Вот я контра! — хлопнул себя по лбу дедок. — Сам не представился и вас не спросил, как величать. Семен, — протянул он мне руку. — Ну, а Ильинишну вы знаете.

— Андрей, — ответил я. — А это Света.

— Стало быть, из милиции вы? — прищурился дед Семен. — убивца ловите, что Глебку сгубил?

— Его самого. Расскажите нам о потерпевшем. Часто он здесь бывал?

— Да на выходных только, и то, чтобы покуражиться, — махнул рукой дед на соседний участок. — Вон, смотри, как все лебедой заросло. Совсем не следил за участком, одни девки в голове, — дед наклонился ко мне и, понизив голос, проговорил. — Но я его не осуждаю. Девки — это лучше, чем лебеда…

Ильинишна зыркнула на мужа, а тот, хихикнув, отодвинулся от нее чуть подальше, на всякий случай.

— Больше никто к нему не приходил?

— Не видел никого, вроде… Хотя нет. Был один типчик. Глаза колючие и рожа такая пренеприятнейшая. Как у бандита с большой дороги.

— Когда? Подробнее описать сможете?

— Когда — не помню. Может, неделю назад, может, две. А описать не смогу точнее. Не разглядел шибко. Он же не баба, чтоб на него глазеть.

— А женщина одна и та же к нему приезжала или разные?

— Почитай как полгода одна и та же, вроде… Кто ж их в одежде-то разберет. Да и свечку я не держал, бабка бы меня зашибла за такое дело.

— Они скандалили, ругались?

— Кричала частенько бабенка, охала, — хитро прищурился Семен. — Но не ругачка это вовсе была…

— Ты слова-то подбирай, похабник старый, — шикнула Илинишна. — С людьми культурными за столом сидишь.

— А я, про между прочим, правду говорю. Как есть. Человеки для того и созданы, чтобы любить друг дружку по-всякому, а в старости только обсуждать да вспоминать остается. У-ух, мать, а помнишь, как мы с тобой в юности в стогу на Ивана Купала…

— Угомонись, — Ильинишна снова отвесила подзатыльник, но Семен был начеку и ловко увернулся от разящего удара, как престарелый мастер шаолинь.

Чаек оказался славный. С мятой, ромашкой и другим каким-то ароматным сеном. Зажаристые, сочные внутри чебуреки так и таяли во рту. Света поначалу надкусывала угощение, оттопырив пальчики, но, распробовав, стала уминать пирожки за обе щеки. Видно, все же она кровей голубых, и мать ее домашней выпечкой не баловала.

Семен между разговорами улучил момент и опустошил стопку. Крякнул, занюхал кусочком ржаного хлеба, но в рот его не отправил. Блюл старинную традицию — после первой не закусывать. Только у нас первую чарку всегда занюхивали. Не всегда хлебом-снедью, при отсутствии оных можно и головой соседа или собственным рукавом, на худой конец.

— Помогите, соседи! — за калиткой возникло зареванное лицо, женщина в белом платке и перепуганными глазами.

— Что случилось, Настасья? — спросил Семен.

— Васька убьется, боюсь.

— Как — убьется?

— На березу залез, а обратно не может.

— Так пошто он туда, дурень, вскарабкался?

— А я почем знаю?

— Вот дурной у тебя мужик, и как прикажешь нам его доставать?

— Да не мужик это, а кот.

— Тьфу ты, напугала. Мужика же твоего тоже Василием кличут. Где ж ты видела, чтобы коты об землю разбивались? Пущай сидит.

— Так уже с утра там торчит, — всхлипывала Настасья. — Канючит тонким голосом, на помощь зовет. Сердце разрывается, жаль животинку. А Василий мой на рыбалке.

Семен поскреб проседь редкой бороденки:

— Есть у меня лестница, но, боюсь, коротковата будет для березы-то.

Я встал из-за стола:

— Пойдемте посмотрим, как животному помочь.

— Добро, — кивнул Семен. — Я с тобой. Не скучайте дамы, — повернулся он к Свете и к жене. Мы скоро. Скотину спасти надобно. Грех на скормление воронам Ваську оставлять.

Дачный домик, где блажил Васька, оказался через три усадьбы. Вокруг тонкой березки уже собралась ребятня, разрабатывая план спасения.

— А давайте в него картохой пульнем, — предложил рыжий и вихрастый. — Он испугается и слезет.

— Я те ща пульну! — Настасья изловила несостоявшегося живодера за ухо и завела руку по дуговой траектории, придав пацану ускорение, дабы тот поспешил удалиться. — А ну, кыш отсюда! Нечего зенки пялить. Цирк нашли!

Затем посмотрела наверх. В сотый раз покыскала, погрозила кулаком древесной кроне, попричитала, а потом, опустив глаза к земле, слезно проговорила:

— Что же делать-то? Три часа уже сидит…

— Попробую достать, — я скинул олимпийку, подошел и приобнял березку, пробуя ствол на прочность. Деревцо молодое, но стать тугая. Выдержит. Поплевал на руки и стал карабкаться по стволу.

Вот уже усатая морда таращится на меня, как пчелы на Винни-пуха. В голове всплыла песенка про тучку. Ствол березки как-то подозрительно подрагивал, становясь все тоньше и тоньше. Добрался я до животины. Кот потертой наружности и с мордой закоренелого пирата (даже глаз прищурен, и что за него так переживала Настасья, разбойник же, сам выкрутится) шипел и урчал на меня и всем своим видом показывал, что коммуникацию со мной налаживать наотрез отказывается.

Я изловчился и подхватил котейку под пузо. Тот прирос к березке четырьмя лапами и никак не хотел отклеиваться. Потянул за шкирку, но Васька возмутился и куснул ладонь. Черт!

Тогда я попробовал отцепить ему одну лапу, потом другую. Орудовать приходилось одной рукой, второй-то я обхватил ствол. На одних ногах не удержишься, ветки слишком уж тоненькие вокруг наросли.

Но полосатый гаденыш совсем не хотел спасаться. Только я отцеплял одну лапу и переходил к следующей, предыдущая уже вонзалась в бересту. Черт… Я быстренько пораскинул мозгами. Даже если я отдеру животное от ствола, спуститься по тонким веточкам в одной руке с Васькой не смогу. Что же делать? Вспомнил, как однажды в детстве веники березовые ломал. Нужно ухватиться за макушку дерева, оттолкнуться от ствола ногами и…

Так и сделал. Дерево молодое, упругое, не сломалось. Изогнулось дугой и плавно, будто на парашюте, спустило меня вниз к земле под восторженные выкрики ребятни и вздохи Настасьи.

— Снимайте скорее питомца, — довольный собой, полетом и подвигом проговорил я, продолжая крепко держать макушку.

Березка только недовольно поскрипывала.

Женщина подбежала, но Васька переместился по дуге чуть выше. Решил испытывать нас до конца.

— Ой! — запричитала Настасья. — А я не достаю.

— Эх, бабы, — укоризненно произнес Семен, засучив рукава. — Что бы вы без нас делали? Давай, Андрей, подсоблю. Придержу березку, а ты прохиндея стягивай.

Дедок уцепился за макушку дерева:

— Все, держу, отпускай.

— Крепко держишь? — на всякий случай поинтересовался я.

— Шибче бабы своей! Отпускай, говорю.

Ну я и отпустил, намереваясь потянуться за котейкой. Переоценил дед Семен свою силушку молодецкую. Посушенные возрастом ладони не удержали березку. Шырш-ш... Скользнула она промеж его пальцев, орошая напоследок дождем из листочков.

Не успел я подхватить макушку, как дерево пращей резко распрямилось.

— Ох, мать! — выдохнул Семен.