Бесенок (СИ) - Ланцов Михаил Алексеевич

— Ты на солнышке что ли перегрелась? — произнес царь, потрогав рукой ее лоб.

— Сам же говоришь — выбирай кого хочешь. А там люд православный, хоть и чернокожий. Также поговаривают — лихой до утех и уд здоровенный имеет. — произнесла с совершенно серьезным лицом Наталья, хотя глаза выдавали, что она с трудом сдерживает улыбку.

— Вернемся к этому вопросу позже. — нервно выдохнув произнес Петр.

Грубить любимой, а теперь еще и единственной сестре он не хотел. Как и неволить в брачном союзе. Тем более, что обещал когда-то. Дескать — пожелает — выйдет по любви. А та не желала. Жила себе в удовольствие. Но и такие шутки юмора терпеть ему было не с руки. Во всяком случае сейчас. Ведь Наталья откровенно издевалась… Хуже того, могла и рогом упереться, чтобы назло брату. И что ему потом делать пришлось бы? С чернокожими племянниками на виду у всей Европы, да и не только, у тех осман да персов к оным тоже относились… хм… не очень…

После разговора с сестрой Петр Алексеевич направился к Ромодановскому. Где уже должен был собраться малый совет. Все-таки дело произошло серьезное…

Прибыл.

Посидели. Почти на трезвую.

Поговорили.

Поднимать особенно тему участия боярских родов в подготовке и осуществлении мятежа не поднимали. Точнее все что можно вешали на Милославских и переводили стрелки.

Коснулись странного поведения Шеина. Но карать как-то сурового того не стали, прекрасно понимая его мотивы. Поэтому ограничились фактически домашним арестом, пожизненным, благо, ему вряд ли оставалось много. Само собой, с определенным «раскулачиванием» в пользу казны. Оставили только для жизни что потребно скромной, но достойной, а остальное забрали.

Имущество Милославских тоже к казне отписали все. И всех, замеченных в открытом бунте. Будь то боярин или дворянин.

Петр не спешил никого награждать.

Да никто и не просил.

Ситуация была такова, что каждый из родов опасался — дернись, попытайся отжать себе лакомый кусочек, и вчерашние соратники по клану тебя сдадут. Слишком там все внутри оказалось напряженно и искрило. Настолько, что они не пытались друг друга сдавать наперегонки, только понимая, что тогда и их сдадут. Со всеми вытекающими.

А хотелось.

Очень хотелось.

Что крайне благотворно сказало на казне, которая крепко пополнилась и землей, и движимыми материальными ценностями, и регулярными доходами от того или иного дела. Не так чтобы это сыграло какую-то ключевую роль. Нет. С деньгами в казне в долгосрочной перспективе все также было неважно. Но в моменте приход оказался приятным. Этакая 13-ая зарплата. Бонус. Премия.

Не обошли и вопрос стрельцов.

— Вот Государь, — произнес Федор Юрьевич, положив перед Петром несколько исписанных аккуратным почерком листов. — Сие прожект реформы стрелецкого войска. И далее — пояснения.

— Ты составил?

— Хм… сын твой. — немного потупившись, произнес князь-кесарь.

— Леша?

— Понимаю. Ребенок. Но он старался. Да и мы с Патриком Ивановичем помогали ему как могли. Поправляли. Подсказывали.

Петр фыркнул.

Он был в стороне от происходящих в Москве в 1697–1698 годах событий. А потому не знал истинной роли царевича. Как и того, что все свои новшества и предложения он старался теперь не от своего имени пихать, а через людей влиятельных. Так и тут царь подумал, что сии бумаги есть плод работы Ромодановского и Гордона, но никак не Алексея, которого сюда просто приплели…

Во время подавления мятежа лучше всего проявили себя старые солдаты, записанные в стрельцы в качестве награды. Просто потому, что у них имелись и навыки подходящие, и опыт. Обычные же стрельцы в основной массе выставлялись в документе неумехами.

Кроме того, указывалось, что главная беда стрельцов двоякость их природы. Что, де, нельзя и службу ладно нести, и хозяйственными делами заниматься. Из-за чего, будучи оторванными от своих семей и лавок с мастерскими, стрельцы стремительно теряют стойкость и расположение духа. Оттого дальняя крепостная служба превращается в великий риск.

Посему в проекте реформы предлагалось перво-наперво лишить стрелецкую службу наследственности. И зачислять в нее с правами всякими лишь в личную награду за беспорочную службу в солдатских полках. Ну или рейтарских, или каких еще регулярных.

Послужил лет, ну, допустим десять? Вопросов к тебе нет? Значит молодец. Держи патент стрелецкий, личный и направление в тот или иной город, где ты получал право на беспошлинную торговлю или ремесло. Что позволяло, в случае подхода неприятеля или еще каких-то бед, иметь в городе лояльный правительству гарнизон из опытных солдат. Ну и, потенциально, некоторый обученный резерв, пусть и не молодой, однако вполне себе пригодный при какой крайности.

Причем направлялись они на проживание с вооружением и всем потребным снаряжением, за которым должны были лично следить и поддерживать в надлежащем состоянии. Храня его дома и являясь с ним на смотр или по тревоге для защиты города.

Чтобы как-то поддерживать навыки новых стрельцов, их предполагалось раз в полгода гонять на непродолжительных учебных сборах. Как сейчас со стрельцами и поступают. Но так как изначально они уже все нужное умели, то и толку от этого выходило больше. Заодно это мотивировало солдат на добрую службу. Потому как от ее успехов и город выбирался. Ведь в той же Москве всяко выгоднее ремеслом каким заниматься, чем в том же Березове.

Главной проблемой выглядело наследие. Ведь стрельцы представляли собой узкое, специализированное сословие, а не род войск. Сохранять это виделось в проекте реформы не разумным. Требуя, дабы сын стрельца мог также получить патент отца, ему предлагалось поступить в регулярный полк и отслужить там добрым образом установленный срок. Через что преемственность и станет идти. Ведь отец сына, желая передать делать, точно станет готовить к доброй службе. Так что в солдатские полки пойдут из этой среды уже хоть как-то и чему-то обученные ребята.

Действующие же стрелецкие полки проект реформы предлагал распустить. Предложив охочим стрельцам поступить на солдатскую или рейтарскую службу. Тех же, кто того не желал, записать ремесленниками или торговцами на общих основаниях. Но опять же — доброй волей чтобы выбирали свою судьбу.

— И это, ты говоришь, Леша предложил?

— Истинно так. Мы с Патриком Ивановичем только оформили все чин по чину да подправили и в готовые указы обратили. Осталось только подписать и делать.

— А не дуришь?

Ромодановский достал нательный крест и поцеловал.

— Мда… — задумчиво произнес царь.

Он с того самого преображения сына в Успенском соборе держался дистанции. Общался, но крайне ограниченно. Наблюдал со стороны. И чем дальше, тем больше накапливались вопросы. И страх с подозрительностью замещались любопытством. Слишком много всего накопилось. Пора бы уже и поговорить с сыном серьезно… обстоятельно…

* * *

Тем временем, в Лондоне шел доклад королю Вильгельму III о том, что случилось в Москве.

— Бунт сурово подавлен Сир. Жизни лишись все Милославские и самые ярые их сторонники. Не пощадили даже царскую кровь. Десять девиц представились — сестры и племянницы царя.

— Ох… — выдохнул Вильгельм Оранский, впечатленный размахом разборок. Он как-то не ожидал от того приятного и жизнерадостного московита такой жестокости и решительности. Царь ему казался больше вспыльчивой, но любознательной дурашкой, а тут такое… — Значит Питер укрепил свои позиции?

— Да. Как никогда. Кроме того, возвращаясь в Москву он встретился с Августом Саксонским и провел с ним несколько часов.

— Вот как? И о чем они разговаривали?

— Разговор был с глазу на глаз. Никто о том не знает. Даже польские сановники. Иначе бы я вам о том доложил.

— Такая скрытность? Что за секреты?

— После тех переговоров Август предложил встретится Фредерику Ольденбургу. Я смею предположить, что готовится союз из Саксонии с подчиненной ныне ей Речью Посполитой, Дании и России.