Две жизни комэска Семенова - Корецкий Данил Аркадьевич
— Сергей Сергеевич хорошо звучит, — говорила она Ивлиеву, неловко державшему ослабевшую, но непривычно спокойную жену за руку. — Будет при мне хотя бы один Сережа.
Ивлиев держал сына на руках, подносил губы к пушистому темечку, вдыхал густой запах новорожденного — и злился на себя за то, что даже в эту минуту не может перестать думать об эксперименте, о комэске, о чёртовой витализации.
Люда, разумеется, чувствовала это его внутреннее смятение, как ни старался он изобразить нормального обрадованного рождением сына отца.
Он действительно радовался — но радость эта была словно разведенный в ненастье костерок, который не гаснет, но и разгореться никак не может.
Ивлиев уезжал в тот день из роддома, унося в памяти укоризненный взгляд жены, и гонял в голове одну и ту же мысль, как заклятье: «Это временно. Это временно. Всё будет хорошо. Сейчас сложный период».
Результаты анализов, взятых после повторной витализации комэска, вполне коррелировали с результатами предварительных экспериментов на животных: у объекта, подвергшегося процедуре неоднократно, начинает меняться состав крови и структура тканей. Оформив выводы в формат научной статьи и доложив о результатах эксперимента по инстанции, Ивлиев полагал, что на этом витализации комэска закончатся. Но сверху пришло распоряжение — повторять эксперимент до тех пор, пока «биологические показатели объекта не будут доведены до нормы».
И снова — имитация лечебной процедуры, переодевание Семенова в операционный халат — и неожиданные угрызения совести, терзавшие Сергея Ивлиева, когда он наблюдал за тем, как человека условно оживленного — без его ведома и согласия, вслепую, шаг за шагом — возвращают в состояние биологической жизни. Ивлиев и сам удивлялся своей реакции — ведь до тех пор, пока комэск пребывал в состоянии первичной витализации, Ивлиев ничего, кроме гордости ученого, прихватившего мироздание за жабры, не испытывал. Но обратного пути не было — по крайней мере такого, который не вёл бы к полному краху проекта — и он тщательно, трижды перепроверяя машинные и ручные расчеты, высчитывал мощность активации, плотность поля, снова и снова экзаменовал разросшийся штат научных сотрудников и лаборантов. Происходившие в нем самом перемены тоже удивляли, иногда даже вгоняли в ступор: Ивлиев чувствовал, что неотвратимо становится таким, каким зарекался быть на заре своей ученой карьеры — административным сатрапом, выстраивающим из подчинённых команду исполнительных, идеально взаимодействующих, готовых сутками корпеть над заданием, но лишенных инициативы солдат от науки. «Специфика момента, — говорил он себе. — Иначе сейчас никак».
После третьей витализации состав крови у комэска стал обычным — первая группа, резус-фактор отрицательный. Команда Ивлиева подготовила сложный — и потому чрезвычайно пространный научный доклад, суть которого изложила в краткой аналитической записке для высшего руководства: последующие одна-две витализации окончательно сделают Семенова обычным живым человеком.
На этом эксперимент было велено остановить.
— Почему? — не понял Ивлиев.
— Я же говорил вам: память о героях гораздо удобнее их самих, — пояснил Молчун. — Память можно истолковывать, как угодно, дополнять, сокращать, изменять… А что самому герою в голову взбредет — никто не знает. Вот, Иван это и подтверждает!
Ивлиев в очередной раз отметил, что Молчун говорит об объекте эксперимента, как о живом человеке.
В лаборатории ужесточился пропускной режим: периметр тщательно охраняли вооруженные автоматами бойцы, ученых стали впускать внутрь через детальный личный досмотр, провести кого-либо с собой можно было только по предварительной заявке, согласованной с Молчуном.
«Как на зону», — вздыхали «яйцеголовые» поначалу, но вскоре свыклись.
Тем временем Ивлиев установил, что трубки-порталы информационных полей, подключённые к полю конкретного человека, отражают пули и осколки, а их носителю не причиняется ни малейшего вреда! В этих экспериментах активно участвовал Молчун. Он и натолкнул его на эту мысль — мол, пропуская информационное поле, трубки приобретают необыкновенную твердость, а если нашить их на пиджак, то получится незаметный и невесомый бронежилет!
За очередные фундаментальные открытия Сергей Ивлиев получил Государственную премию, назначение на должность начальника военного Института витализации и некротизации, именуемого в лучших традициях советского ВПК «п/я 185». Ему даже присвоили звание полковника, и когда он показался семье в новеньком мундире, это вызвало фурор. Члены его команды тоже стали офицерами, только звания поменьше — два капитана, а Дроздов — майор. Надо сказать, что перемены Сергею Дмитриевичу понравились. Он полюбил носить мундир вместо штатского костюма, походка стала уверенней, манеры вальяжней, в голосе появились командные нотки.
Доклады у Ивлиева принимал теперь лично Куратор. Семен Игоревич Мельник раз в неделю приезжал лично, и каждый приезд его напоминал инспекцию. Он внимательно выслушивал отчеты и предложения, но сразу своего мнения не высказывал, зато в следующий приезд имел четкое и твердое мнение, опровергнуть которое было невозможно. Ивлиев встречался с Молчуном всё реже, хотя добрые отношения между ними сохранились.
* * *Как-то Ивлиев, описывая программный анализ очередного аномального пика, опрокинул кофейный стаканчик. Полез за ним, принялся промокать салфетками пол — и вдруг заметил под столешницей небольшую металлическую таблетку. Разглядывал её несколько минут, будто увидел что-то невероятное — хотя всё было очевидно, и, в общем-то, было бы непростительной наивностью предположить, что Большой Брат не будет за ними следить.
Он вылез из-под стола, сделал себе новый капучино в кофемашине. Потягивая молочную пенку — когда никто не видел, он любил расправляться с капучино вот так, сначала съедая пенку, слизывая её с губ — задумчиво прошелся по кабинету.
Внимательно прислушался к себе.
Никаких аргументов, только интуиция — и впечатления о человеке. Представил себе Молчуна — перебрал в памяти эпизоды из сдержанного и сложного, но в конечном счете, весьма деликатного общения. Почему-то он был уверен: слежку устанавливал не Молчун. Да и вообще — к нему в кабинет заходили не очень часто — общение проходило, в основном, в лабораториях.
«Приходил Дрозд», — вспомнил вдруг Ивлиев. Якобы обновить на компьютере шифратор. Скорей всего, он и установил прослушку. Неужели близкий товарищ и давний единомышленник способен на такое?
«Была не была, нужно проверить».
Для начала Ивлиев запер дверь, засучил рукава рубашки и педантично — так же, как перепроверял данные машинного анализа, прошелся по кабинету, проверяя каждый предмет, ища видеокамеру слежения. Вооружившись отверткой, влез под плафоны, осмотрел жалюзи и кондиционеры. Не обнаружив нигде камеры, позвонил Молчуну.
— Доброго дня. Не заглянете ли ко мне? Хочу кое-что показать, у меня в рабочем компьютере.
Молчун явился через несколько минут: его кабинет располагался в другом конце коридора.
— Давно хотел попросить, вот тут фотография в Сети попалась, — сказал Ивлиев, указывая на выключенный монитор. — Семенов на улице, вокруг толпа любопытных, они прижимают охрану…
Ивлиев посмотрел на Молчуна и по его реакции, по его спокойному выжидательному взгляду понял: опытный Молчун обо всем догадался.
— Видите, как близко, — продолжил Ивлиев. — Вот женщина хватает его за рукав… Нельзя ли устроить как-нибудь так, чтобы исключить столь тесный контакт с посторонними? Во избежание проблем…
— Конечно, — перебил его Молчун. — Сделаем. Я проинструктирую ребят.
— Вот и хорошо, — сказал Ивлиев, одновременно жестом показывая Молчуну: там, под столом.
Пока Молчун, присев на колено, заглядывал под столешницу, Ивлиев продолжал говорить про безопасность, возможную нестабильность силового поля и непредсказуемые последствия этого.
Молчун вылез из-под стола, кивнул.
Сказал: