Попаданец Павлик Морозов (СИ) - Круковер Владимир Исаевич

— Надя, никого не слушай — жди тут. За окном в ящичке еда, плитка для чайника в прихожей. Товарищ Каменев, никого не выселять — я сейчас прямо к Сталину, решим этот вопрос по-мужски!

На улице я махнул рукой первой попавшейся машине, а когда она не остановилась, выхватил револьвер.

— В Кремль, дело государственное! — приказал шоферу, усаживаясь рядом с ним на первое сидение. Пассажир на заднем что-то вякнул про Наркомтяж, но замолк, когда я повернул к нему бешеный взгляд.

В Кремлевском жилом фонде я сразу прошел к Светке и спросил, где отец? Иосиф Виссарионович работал в домашнем кабинете и я пробился к нему без очереди.

— Товарищ Сталин, — сказал я без прелюдии, — помогите. Первый раз прошу за себя, мне не к кому больше обратиться. А вы мне, как отец.

— Во-первых, — сказал вождь, растягивая слова, — прекрати врываться ко мне без предварительной договоренности. Это к Свете ты можешь врываться, а я — государственный человек. Что люди подумают?

— Они ничего не подумают, — прервал я его мысль, — они не посмеют думать, если вы им прямо не прикажите подумать.

— Ну, это возможно, — поддался на лесть осетин, — но все равно — не наглей. Ладно, говори, что надо?

— Эгей, — гнусно усмехнулся Сталин в ответ на мою проникновенную речь, — мальчика на баб потянуло, бичо вырос — хрен чешется. А ты, пионер, неплохо устроился на нашу стипендию, не боишься?

— Не боюсь, — нагло ответил я, — уже умирал — перебоялся. Пусть те бояться, до которых мой наган еще не добрался. Разве мало я во имя партии нашей врагов покрошил, разве учусь плохо или плохо бандитов помогаю в МУРе операм ловить. Так что же я теперь и не могу хорошей девчонке помочь?

— Можешь, можешь, — успокаивающе протянул здоровую руку Сталин, как бы остужая горячность, — все ты можешь. Скажи Каменеву — я разрешил. Но помни… Если что — помни!

— За вас, товарищ Сталин, — искренне прижал я к груди коммунаровским жестом кулак, — за вас в огонь и на врага, до последней капли крови за вас!

— Ну, ну, — довольно похмыкал Иосиф Виссарионович, — там посмотрим. Иди, бичо, к своей девке.

Я шел по коридору кремлевской коммуналки гордо, как павлин, совершенно не осознавая насколько исказился мой холодный и расчетливый разум под влиянием пробужденных соков подросткового тела. Я буквально готов был идти вприпрыжку, как ходил с мамой лет в семь. И попавшейся навстречу Крупской я озорно показал язык, присовокупив: «А Сталин разрешил, беэээ!»

Дома встретили встревоженная Надя и смущенный Лев Борисович. Вот запросто хлопнул бы Сталина, будь Каменев хоть немного решительней. Нет, он не был трусом — просто излишне интеллигентен, мягок, добродушен. Двадцатишестилетний Иосиф Виссарионович, будучи на пять лет старше Каменева, сбежав с очередной сибирской ссылки в 1904 году, укрывался в именно в доме Льва Борисовича в Тифлисе. Да и карьера Каменева после Октябрьского переворота развивалась весьма стремительно. Он успел поработать и первым по счету главой советского правительства, и послом во Францию был отправлен (правда, не принят французской стороной), и трудился заместителем председателей Совнаркома и Совета по труду и обороне. Дольше всего — с 1918 по 1926 год — Лев Каменев был на посту председателя Моссовета. И он в роли градоначальника действительно заботился о Москве, изыскивал средства на благоустройство, на дороги, на трамвай…

Смертельной ошибкой, конечно, стала временная коалиция с шурином Лейбой Троцким-Бронштейном, сестра которого Ольга была первой женой Каменева. Так что его дорога вела только к смерти, если Шереметьев не изменить прошлое-будущее радикально. И в Планах Романа было тактическое дело — избавить мир от Вышинского — официального палача Сталина!

Сопроводив Наденьку (она все время спрашивала: «Прямо к самому товарищу Сталину, он таки так и сам разрешил…») на крышу, где уже залили каток, и привинтив к валенкам коньки «снегурочка», я учил её кататься, а сам думал о том, как чпокнуть этого гада Вышинского. То что он жил тут же, не облегчало задачу[128]. Он жил на 8 этаже, занимал две больших квартиры. Специально рядом с квартирой был выделен отдельный небольшой лифт, в общем — отдельный вход и охрана… Иногда, возвращаясь с неделовых встреч Андрей Януарьевич в одиночку подходил к лестничному переходу собственного лифта и звонил, вызывая охрану, которая отпирала железную дверь изнутри. Поэтому у меня были припасены рогатка с камешками для подъездной лампочки и дохлая прикопанная в соседней подворотне…

Не все помнят, что в тридцатые годы, особенно в период с 1936 по 1939 даже советские суды с их минимумом формальностей были не способны справиться с огромным потоком осуждённых. Тогда в Кремле было решено вообще отказаться от судов. Для этого были сформированы специальные внесудебные органы — тройки. В их состав входили местный руководитель НКВД, партии и прокуратуры. Втроём они рассматривали (без участия подсудимых) краткие дела и по своему усмотрению выбирали наказание. Никаких адвокатов и апелляций не предусматривалось. В определённый промежуток времени с мест в тройки приходили так называемые альбомы, в которых содержалась краткая информация о деле и небольшая характеристика подсудимого. На основании этих данных и решалась судьба обвиняемых.

Вышинский входил не в «тройку», а в «двойку», которая официально называлась Комиссией НКВД и прокурора СССР. Вдвоём они рассматривали дела по аналогии с «тройками» и вершили скорый суд.

Иногда, когда я обращался к истории, мучила мысль — с какой немецкой провокации Сталин перед войной так тщательно уничтожал лучших партийцев и знаменитых военных. Уж не думал ли он этим «сознательным?» ослаблением СССР умилостивить Гитлера и спасти от войны с Германией!

А вот Вышинский, которого коллеги за спиной звали «Ягуарович», искупавшись по указке вождя в крови множество казненных, в 1939 году станет заместителем председателя Совета народных комиссаров. В качестве «вице-премьера» он будет курировать судебную отрасль, образование, спорт. На протяжении двух лет он будет выше даже могущественного Берии, который станет зампредом СНК только в 1941 году. И допустить этого Скунс никак не мог. Его учили тактике, но никто не учил стратегии. Поэтому поведение Шереметьева, скрытого в теле любимца Сталина Павлика Морозова, было непредсказуемо.

— Ты о чем думаешь, — спросила Надя, снимая валенки и переодеваясь в простые ботинки, которые на ее ножке выглядели грубо. Она их надевала на толстый носок и еще подкладывала газету — большие были детдомовские ботинки.

— Думаю, что в такой обуви тебе ходить больше нельзя. Пойдем ка…

Решив с жильем и попросив Каменева оформить нужные документы и прописку, я вовсе не собирался жить с девушкой в общей комнате. На четвертом этаже давно пустовала скромная комната, лишенная в отличие от моей, даже туалета — только раковина с краном. Но комната была теплая и чистая. До революции там жила горничная. Там я и намеревался временно поселить девушку. А после перевода в наш институт она законно получить общежитие. Нежность нежностью, но я не собирался связывать свою жизнь с женщиной в четырнадцать лет.

Сейчас моя забота просто иллюстрировала афоризм еще не написанной недетской сказки французского лётчика и писателя: «Ты навсегда в ответе за всех, кого приручил» (фр. «Тu deviens responsable pour toujours de се que tu as apprivoise») «Маленький принц»[129].

И я действительно испытывал к ней чувства — смешанные чувства не случившегося отцовства и пробужденного пацанского влечения. Да и гормоны сбивали эмоции, что я прекрасно понимал и как мог старался сдерживать.