План битвы (СИ) - Ромов Дмитрий

— Алло.

И что же это ещё за девушка, интересно даже.

— Егор Андреевич, добрый вечер. Это вас секретарь начальника областного УВД беспокоит.

Во как.

— А, Лариса Дружкина, — вспоминаю я её имя. — Привет.

— Егор Андреевич, — не реагирует она на моё приветствие. — Будьте добры завтра в девять утра явиться к Глебу Антоновичу. Он приглашает вас для беседы.

Для беседы… Хм… И о чём это он беседовать со мной желает?

— Ларис, ты почему допоздна на работе торчишь? Тебе, хотя бы, сверхурочные выплачивают?

— Вы всё поняли, Егор Андреевич?

— Поняли, конечно, но я тебе так скажу, приду только для того, чтобы тебя увидеть. В девять?

— Да, в девять. Не опаздывайте. До свидания.

— Свидания? — спрашиваю я, но она вместо ответа отключается.

Не забыть ей что-нибудь приятное принести завтра. Ладно… Что ему нужно опять? Надо Баранову позвонить. Звоню.

— Алло, — недовольно и даже неприязненно отвечает он.

— Вилен Терентьевич, здорово. Я тебя от дижестива что ли оторвал?

— От чего?

— Бухаешь, спрашиваю?

— А, Егор, ты? — настороженно интересуется он.

— Я. Как дела?

— Вообще или на производстве?

— И там, и там.

— Да, нормально, роем помаленьку.

— Есть что интересное? — уточняю я.

— Есть. Пока не до конца дело сделано, но тут быстро всё крутится. Край непуганых идиотов, короче.

— Ну, и хорошо. Шеф доволен?

— Он-то, как раз, не слишком доволен, — хмыкает Баранов. — Для него информации немного и в той части дело затянется, судя по всему.

— Ну ладно, давай, может как-то пересечёмся, посмотрим предварительные материалы?

— Можно, но я завтра со своей на турбазу уезжаю до конца выходных, так что, если можно, давай в начале недели.

— Ну, лады, давай так. Хорошей поездки тогда.

Утром иду к Печёнкину.

— Привет, Лариса Дружкина. Ждёшь меня? — спрашиваю, входя в приёмную.

Посетителей на удивление нет. Я кладу перед ней коробку польского «Птичьего молока» из импортных запасов.

— Ты почему такой наглый, Брагин? — сердито спрашивает она.

— А ты почему такая сердитая? Красивая и сердитая — это не самая лучшая комбинация. Подумай.

— Ты чего цепляешься ко мне? Иди давай, шеф ждёт. И конфеты свои убирай отсюда, ему неси.

Смешно, я даже ржу немножко. Надо попробовать ему как-нибудь конфетки подарить.

— Шефу твоему сладкое вредно, — говорю я. — Чего он там, злой или добрый сегодня?

— Он всегда одинаковый, — отвечает она убирая конфеты в ящик стола. — Иди, не стой.

Иду, чего уж делать.

— А, Егорка, в жопе помидорка, — приветствует меня Печёнкин. — Проходи присаживайся… пока. А сесть завсегда успеешь, да же?

— Поэтическое настроение? — улыбаюсь я. — Поэт в России больше, чем поэт, как известно. Ну, чем порадуете?

— Порадовать мне тебя, сынуля, и нечем, — ухмыляется генерал. — Наоборот, опасаюсь, как бы ты не расстроился. А то расстроишься и как тебя утешать тогда? Дубиной по хребту?

— Ну, а чего звали, если радовать не планировали? Заскучали?

— Заскучаешь с вами, как же, — качает он головой и во взгляде появляются злые огоньки. Короче, комитетчики твои меня никак в покое оставить не могут. Людей моих сношают во все дыры, сечёшь? Дело пахнет…

— Мужеложеством?

— Остряк. Межведомственными разбирательствами, от которых мирным людям, типа тебя будет хреново, вот чем пахнет. Считай, это моё последнее китайское предупреждение. Хотя, какое там предупреждение? Считай лучше, что ты одной ногой своей уже в СИЗО, а то и двумя.

— Значит, не оставляют в покое комитетчики? Так ты чего удивляешься, Глеб Антоныч? Ты же сам под них роешь. Думаешь, такой умный, что никто ничего не знает, один ты при козырях?

— Ты мне «потыкай» ещё, щенок! — мгновенно заводится он. — Я тебе быстро задний проход прочищу! Охренел ты, я смотрю, от безнаказанности и вседозволенности! Но это мы быстро прекратим.

— Удивляюсь я такой близорукости. Или прав был Морис Дрюон, когда говорил, что генеральская фуражка деформирует голову? Ему дружбу предлагают и взаимовыручку, а он сидит и всех облаивает, точно шавка какая. И нахера мне тебя в Москву тащить, если ты кормящую руку кусаешь? Куда мне такие союзнички? Ни в пи*ду, ни в красную армию. Я тебя лучше в мухосранск какой-нибудь сошлю, будешь там единственным генералом, окружённым вечным почётом, обожанием и непроходимыми снегами.

Печёнкин, хватая воздух ртом, зеленеет, багровеет и чернеет одновременно.

— Да я, да ты, да она!

О, люди, придумайте уже себе что-нибудь более содержательное, чем эти пустые угрозы.

— А я не с пустыми руками, товарищ генерал от инфантерии, — усмехаюсь я. Генерал, тобе пакет, как говориться.

Я протягиваю Печёнкину большой бумажный конверт.

— Что это? Взятка?

— Какая взятка! Пакет, я же говорю. Из реввоенсовета.

Он берёт конверт в руки и ощупывает. Потом разрывает и достаёт деревянную рамочку со вставленной в неё фотографией. Рамку я из дома прихватил, вытащив из неё нашу семейную фотку, ну, и вставил свой «фотошоп».

Печёнкин тупо смотрит на фото, не отрываясь, очень внимательно.

— Подарок вот решил вам сделать, — улыбаюсь я. — А то чувствую, жить вы без меня не можете. А так, соскучитесь, а я вот он прямо у вас на столе стою. Можете со мной даже разговаривать. И с Леонидом Ильичом тоже.

— Это чё за херня? — спрашивает генерал, действительно устанавливая рамку на стол. — А?

— Фотография на память. Память ведь у вас короткая, в отличие от моих рук. Вот и напоминайте себе время от времени, кто есть ху, как выражается товарищ Горбачёв, возвращаясь с Фароса.

— Ты чё несёшь, Брагин? С какого Фароса?

— С крымского, но это совсем неважно. Важно другое, хотите ли вы стать частью моей команды, или хотите со мной воевать. Скоро год пройдёт, я вам год сроку дал, помните? Для чего? Чтобы вы определились. Не потому что в противном случае я типа сяду по сфабрикованному делу. Сами же понимаете, что это всё полная хрень, если кто и сядет, то точно не я. Вот и определяйтесь уже скорее, за советскую вы власть или против. Зачем пыжиться и ссориться, если можно сидеть в Москве, утопать в роскоши, любви шикарных девок и чувстве собственной важности, будучи частью большой команды? Но, с другой стороны, можно продолжать ломать дрова, чванливо считать себя пупом вселенной и продолжать возглавлять провинциальное УВД, уворовывая по мелочи и просаживая всё в казино в компании с «Араратом».

Он молчит, выкатив глаза, как варёный рак.

— Ладно, если вопросов больше нет, я пойду, пожалуй. Понимаю, у вас связи, друзья, родственники. Поддержка. Охеренная, надо отметить, поддержка, раз вас не выпнули к херам, а, как-никак, целую область дали. Да вот только это потолок, а я предлагаю большее. Я всё сказал, короче. Будьте здоровы, живите богато, а мы уезжаем до дома, до хаты.

Я встаю и иду на выход, а он всё ещё не говорит ни слова, провожая мутными выпученными глазами. И только, когда я дохожу до двери, пройдя через весь его ангароподобный кабинет, он спрашивает:

— Какой команды? Чьей?

— Моей, ёпта, — бросаю я через плечо и выхожу в приёмную.

— Ларчик, — подмигиваю секретарше, — ты бы коньячку шефу занесла, ему надо, мне кажется.

— Это он сам себе подаёт, — фыркает она. — А ты что, правда такой бесстрашный или передо мной выпендриваешься?

— Когда тебя вижу, сразу героем становлюсь, — улыбаюсь я, — и на подвиги тянет. Ты на выходных чем занимаешься? Может…

— Не может, — отрезает она, но теперь в её видимой стервозной неприступности появляется оттенок кокетства. — Я уезжаю в дом отдыха. С мамой.

Спасибо за пояснение.

— А этот, — понижаю я голос и киваю в сторону кабинета, — не пристаёт к тебе?

— Он мой дальний родственник, — тоже шёпотом отвечает она.

Наивный ребёнок, ты не знаешь родственников, особенно дальних.

— Ну, тогда запиши мне свой номер телефона. У тебя же есть, правда?