Вдовье счастье - Даниэль Брэйн
Авторов время расставляет на книжных полках. Двести лет назад эмоции называли «сантиментами», но точно так же считали сентиментальные барыши и Ричардсона издавали огромными тиражами, а Пушкин жил, как и я, по уши в долгах и прогорел с журнальным начинанием.
«Что он тебе оставил, этим теперь и живи!»
Моя мать предположить не могла, что она меня озолотила.
Глава двадцать четвертая
Время для визита было неприемлемо ранним — почти полдень, но я настояла, что его сиятельство мне требуется немедленно. Трезвый или не очень, один он в постели или нет, в прошлый раз я потеряла в этом доме тьму времени, сейчас у меня не было этой тьмы.
— Мне нужен князь Вышеградский, — повторила я громче на случай, если слуга решил прикинуться глухим. — И я не хочу знать никакие отговорки.
Я бросила на пол ридикюль, все тот же, поношенный, но какая мне разница, черт возьми! Я уже не слонялась по залу, пытаясь себя отвлечь и рассматривая обстановку, а сцепив руки носилась туда-сюда, выстраивая амбициозные планы и изредка подмигивая скучающим ликам на стенах.
Лев Львович отправился давать объявления в газеты. Мы расстались с ним в первом часу ночи, и в процессе сведения дебета с кредитом я вытаскивала из него все, что он за последние лет пятнадцать читал. Увы, читал Лев Львович только некрологи и финансовые новости, помощи от него в издательском деле ждать не приходилось.
Как жаль, что мой покойный супруг написал так мало! Литературой ни одно его творение не назвать, но мне и не надо. Остаток ночи я просидела, разбирая рукописи и прикидывая, сколько из них получится книг, а может, и целых серий.
Одна книга — примерно десять авторских листов, в этом мире еще не родился Александр Дюма, а если родился и процветал, то новшество не добралось до нашей империи, и я буду первая, кто опубликует роман с продолжением. Половина газетной страницы, треть авторского листа. Газеты выходят два-три раза в неделю, один роман растянется три месяца. Из графомании Григория выйдет как минимум десять книг, если считать пьесы, то пятнадцать, в любом случае мне предстоит занять работой людей, профессия которых уже существует, а названия этой профессии до сих пор нет.
Зная прекрасно всю эту кухню, я не собиралась отдавать «литературным неграм» весь сюжет, за ними не уследишь и после ничего никому не докажешь. Каждый будет писать небольшие отрывки согласно синопсисам, используя наброски, готовую рукопись я передам для окончательной редактуры. Да, затраты, но если я хоть немного разбираюсь в том, что творю — а я сделала на книгах состояние! — я окуплю расходы в невероятное количество раз.
Быстро, качественно, эмоционально! С представлением и передачей действия в пьесах мой покойный муж справлялся превосходно, в романах в погоне за красным словцом он порождал стремительные домкраты, но леший с ним. Все поправимо. Я кивнула бледной даме на портрете, развернулась, припустила в обратную сторону. О чем я еще не подумала? Названия и псевдоним. Два псевдонима, кто знает, какая книга взлетит. С названиями проще — «Госпожа такая-то», «Граф какой-то там», не будем экспериментировать, не стоит. Есть ли у князя библиотека? Хоть бы газеты читал, светский лев, впрочем, на кой они ему черт, он сам генератор всей светской чуши.
Я смогла поспать всего два часа, удрала от детей, едва покормив Гришу, под глазами обозначились синяки, венки полопались, в ушах шумело, а вечером мне предстояло ехать на вечер к Аксентьевой. Недосып, адреналин и жажда деятельности сказались, и выглядела я странно, и странно вела себя.
— Прошу, милостивая государыня, — возвестил лакей, и я как ошпаренная подхватила ридикюль и понеслась мимо обалдевшего холуя в уже знакомый мне кабинет.
Князя не было. Я выругалась себе под нос, обстоятельно изучила книги на полках — все историческое и религиозное, стоит огромных денег. Открылась дверь, я унюхала несвежий парфюм и влепила себе подзатыльник, ибо какая Вера Апраксина ни стала мужичка, в нее должны сызмальства вбить — приседать, а не нагибаться, расставив ноги и оттопырив роскошную филейную часть.
— Что-то стряслось, Вера Андреевна? — проговорил князь, отмаргиваясь. Он был сильно спросонья, в халате, и я вспомнила, что в обычае этих времен принимать неофициальных гостей за утренним туалетом. — На вас лица нет.
— Угу, да, — пробормотала я, одернула юбку и без приглашения села. Князь Вышеградский меня смутил, в голове и без него пошаливало.
Лощеный блистательный аристократ никуда не делся, но теперь это был невыспавшийся, умотанный на балах, молодой еще и очень интересный мужчина. В моем времени смотрели уже не на то, что для всех, а на то, что предназначено для тебя… Легкая небритость, вымученная улыбка, и мне расхотелось быть стервой.
— Простите, что я так внезапна, князь, — я приложила ладони к вспыхнувшим щекам. — Князь Вершков, о чем вам говорит это имя?
— Вершков? — переспросил князь, тряхнул головой, прошел и сел напротив меня за стол. Мы так-то вдвоем оба лучше, у князя глаза еще покраснее моих.
— Я знаю, что он сватался к вашей сестре, что вы ему отказали, но я знаю недостаточно, поэтому и пришла. У вас есть письмо или, может, записка, или альбом, в котором он что-то писал своей рукой? У вас или у вашей сестры?
Насколько я представляла, Вершков должен был хоть где-то оставить автограф, но Вышеградский молча помотал головой. Он хотел спать, я тоже была уставшей и потому не собиралась его щадить.
— Я не отниму у вас много времени, князь. Расскажите, и я уеду, у меня много дел. Но я не сделаю отсюда ни шага, пока не узнаю все об этом человеке.
В дверь постучали, князь, не поворачивая головы, позволил войти, усатый Казимир расставил перед нами скудный завтрак, но меня устраивала и чашка крепкого чая. Дверь за Казимиром закрылась, князь, глядя на меня из-под полуприкрытых век, произнес:
— Вы знаете о Вершкове больше, чем я, Вера Андреевна. Григорий познакомился с ним в вашей губернии… От него я и слышал, что Вершков сватался к вам еще до того, как стал князем, и получил отказ
