Сила Воли (СИ) - Иванович Юрий

— Милиция уже здесь! Так что открывайте, гражданин!

— Я никого не вызывал! Может вы бандиты какие-нибудь переодетые? Кто подтвердит ваши полномочия?

Одна из самых массивных фигур оказалась принадлежащей консьержке, и та зачастила словами:

— Ох, Сашенька! Тут товарищи из милиции и из прокуратуры. Им нужны понятые, вот я и вспомнила, что вы сейчас дома.

«Ага! Кроме нас иных людишек в здании нет?! — возмутился мемохарб поведению бабищи, которая старалась всем угодить и помочь. — Пожалел дуру старую… Ладно! Я тебя так скотину загипнотизирую, что ты сама трупом ляжешь, но к нашей двери больше никого не подпустишь!»

Но дверь открывать пришлось, со словами, подкреплёнными должным апломбом:

— Здравствуйте, товарищи! Чем могу помочь?

Два милиционера и представитель чекистов скривились при виде наглого студента, но угрожающие нотки из их лексикона исчезли:

— Пройдёмте с нами, пожалуйста. Нам не хватает понятых для обыска у вашего соседа.

«Странно! Здесь ещё иногда руководствуются законодательным кодексом при обысках? — размышлял Киллайд, поднимаясь на этаж выше. — И не сразу стреляют по всем подозреваемым? Или всё зависит от личностей третируемых граждан?..»

Ну да, сосед оказался не одиозным человеком. Какой-то знаменитый, если не прославленный художник, вся квартира которого выглядела нагромождением картин, подрамников, свёрнутых холстов и стоящих возле окон мольбертов. Даже в туалете нечто сохло, топорщилось и обтекало. Что здесь собирались найти, если даже толковой кровати не имелось в спальне? Узкая кушетка, застеленная одеялом и только.

Но искали. Рьяно искали, присматриваясь к каждому полотну. А сам хозяин квартиры, седой старикан лет шестидесяти на вид, сидел с безучастным видом, прислонившись к дверному косяку и, время от времени, демонстративно позёвывал. Когда обыск подошёл к концу, стало понятно, что искомое не нашлось. И тогда один из представителей МВД устроил небольшой допрос художнику, не стесняясь присутствия трёх понятых:

— Гражданин Квятковский! Вам недавно была передана картина некоего художника Румалина…

— Этого откровенного и бездарного мазилы?! — экспрессивно отреагировал великий мэтр изобразительного искусства. — Какой из него художник?! Маляр! Не больше…

— Тем не менее, картину этого врага народа передали вам лично в руки, как подарок. Где она?

— Где ей и положено быть: на помойке! Мне такую мерзость даже в руках держать было противно. Потому сразу и выкинул.

— Но есть свидетели, что вы очень восторгались картиной гражданина Румалина. Так ли это?

— Пф! Мало ли что завистники и злопыхатели выдумают, чтобы поставить какую-нибудь бездарность вровень с гениями современности! — гневался мэтр. — Их слова — ничего не значат! Пустой звук!

— Да? — жёлчно ухмылялся чекист. — А как вам слухи, в которых говорится о вашем намерении сбежать за границу?

— Нонсенс! Я в любой момент могу уехать на любую выставку за рубежом! — жёлчно рассмеялся Квятковский. — С какой стати мне ноги бить, «убегая»?

— Вряд ли вас выпустят из страны, если вы и дальше будете поддерживать отношения с такими личностями как Румалин. Так что настоятельно советую вам в дальнейшем заводить правильные знакомства.

— Крайне признателен вам за такой ценнейший совет! — ёрничал художник. — Может, вы мне ещё и с вами посоветуете дружить? Или с первым попавшимся навстречу студентом?

И при этом так спесиво и с ненавистью глянул на Александра, словно тот ему на хвост соли насыпал. Лично. Большой лопатой.

Арест не состоялся, а может и не планировался. Так что все стали расходиться. Первой выскользнула наружу консьержка, прячущая глаза, потом все остальные покинули квартиру. Последним выходил Александр, но его вдруг ухватил за руку Квятковский и шепнул:

— Не спешите! Пожалуйста!

30 глава

Только сейчас парень заметил, как тряслись руки соседа. Да и весь он стал вздрагивать, словно нервный тик охватил его тело. Видно нервы перенапряглись, а сейчас следовал, так называемый отходняк.

Убедившись, что шаги на лестнице стихли, художник прикрыл дверь и начал с извинений:

— Вы уж простите старика, пришлось разыгрывать возмущение во все стороны. Вот и на вас окрысился чисто по необходимости. Достал уже этот надзор и тотальный контроль за каждым словом… А вас я видел, молодой человек, вы сейчас проживаете в квартире нашего академика. Не так ли?

— Совершенно верно, — пришлось ответить. При этом Киллайд продолжал всем своим видом излучать вопрос, как бы звучащий «чего надо?»

— Ну тогда к вам у меня небольшая просьба: заберите картину, которую академик меня просил освежить, так сказать. Вот! — и он снял прямо со стены прихожей полотно в простенькой рамке размером метр на полтора. — Только аккуратно, пожалуйста, краски ещё не до конца высохли. Понятно, что отдавать не к спеху, но сами видите, что в этом мире творится. Не знаешь, где через неделю окажешься: то ли в купе вагона, пересекающего границу, то ли в тюремном карцере.

Сюжет картины страдал откровенным примитивизмом, и слабо верилось, что он кисти великого художника. Ну так он и не утверждал, что это его творчество. А мало ли какое изобразительное искусство нравится академикам от геологии?

Правда, парню пришлось наморщить лоб, демонстративно вспоминая:

— И где именно эту картину повесить? Не припомню свободного места для неё.

— Когда хозяин вернётся из Москвы, сам повесит. Главное проследите, чтобы лицевой стороной ни к чему полотно не касалось. Ну и вообще… Заходите, если что. Ещё раз прошу извинить за грубость и за испорченный вечер. Всего хорошего, молодой человек!

Вот, не старый грубиян — а сама любезность. Уже и руки не дрожат и дыхание у художника выровнялось. Да и сосед больше задерживаться не стал.

Уже аккуратно внося картину в арендованную квартиру, Шульга наткнулся на переживающую Анастасию:

— Что там случилось, на ночь глядя? — потребовала она отчёта.

Пересказал ей суть происшествия, попутно выискивая место, куда бы приткнуть отреставрированное изделие неизвестного примитивиста. А так как жилище не обладало большими пустыми пространствами, несколько раз ткнулся габаритной ношей в разные препятствия. Итоги такой неловкости тут же сказались на целостности произведения, о чём не преминула воскликнуть наблюдательная девушка:

— Ой! Здесь кусок краски отвалился!

Уже предвидя неприятности, связанные с художником и с этой картиной, Киллайд поставил её на кухонный стол, прислони к стене, и стал внимательно осматривать при полном освещении. Вначале не удержался от критики вслух:

— Мазня! Я и то, в сто раз лучше нарисую!

Подруга глянула на него с изумлением, но вслух своего сомнения не высказала. Только смиренно продолжила выслушивать ворчание в виде рассуждений:

— Вроде ерунда… Можно закрасить этот оголившийся кусок, только цвет подобрать… Но что мы видим?.. Первым слоем на полотне совсем иной рисунок. Потом слой определённого лака, защитного качества… А потом эта мазня… Ещё свежая?.. Зачем?.. Не иначе, как этот Квятковский спешно закрасил нечто… Хм! А уж не искомую ли картину некоего Румалина?.. Вот же ловкач!.. Ещё и мне всучил этот явный компромат! И что теперь?.. Я же не усну спокойно, если не гляну на картину, из-за которой столько шума, обысков и треволнений.

Комсомолка Бельских обладала более правильным и не в пример рациональным мышлением:

— Оно нам надо? Закрасишь завтра и не смей никуда смотреть. Лучше вот глянь сюда, что это у меня там болит? Прямо огнём печёт…

И ткнула пальчиком себе в шейку, в место одного из недавних, особо активных поцелуев. Понятно, что руководствуйся мемохарб только своим сознанием, просто плюнул бы на покраснение, растёр, и оправил бы девушку в спальню. Но молодое, полное любовных гормонов тело, ему доставшееся, среагировало совсем иначе. Оно глянуло на пятнышко, поцеловало его, потом поцеловало румяную щёчку… Потом — алые губки. Потом оно подхватило желанное девичье тело, и унесло его в спальню. И уже там между молодыми супругами свершилось то, что обычно и происходит между ними в брачный период.