Воздушные рабочие войны. Часть 2 (СИ) - Лифановский Дмитрий

— Было дело, Приказ есть, — кивнул Ивелич.

— Ну, вот и организуй там все, — Стаин устало откинулся на спинку стула, — Все, идите. Вася, останься. Дождавшись когда все кроме Василия выйдут, Сашка посмотрел на Сталина и чуть не плача с надрывом спросил:

— Вася, скажи, чем я перед вами провинился? За что мне все это?

— Что ты имеешь в виду? — Василий сделал вид, что ничего не понял.

— Да вот это, — Стаин повел рукой вокруг себя, — Ты со своим психами, — Сталин вскочил, — а Сашка только обреченно махнул рукой, — ага, вот про это я и говорю. Света со своими. Она же не успокоится. Она же папина дочь и твоя сестра. Знаешь, что мне больше всего сейчас хочется? — он тоскливо посмотрел на товарища, — Напиться и в тайгу. Чтоб никого-никого. Лес и птицы поют.

— Ты это, Сань. Извини. Вспылил, — Василий бросил виноватый взгляд на Стаина.

— Да ладно, — апатично махнул рукой Сашка, — тебе можно, ты Сталин. Что вот со Светланой делать? Она летать собралась.

— Поговорю с ней, как из-под ареста выйдет, — буркнул Василий.

— Поговори, — без надежды на успех согласился Стаин, — ладно, иди. А я тут посижу еще, — он тупо смотрел в пустую стену. Если б кто-нибудь только знал, как ему все это остахренело! Лучше б он на Ковчеге остался. Один, тихо, спокойно… За вышедшим Василием хлопнула дверь. Александр потер ладонью колючий седой ежик, наклонился и достал из ящика стола початую, оставшуюся с прошлых посиделок, бутылку водки и граненый стакан. Поставил их на стол и долго смотрел на туго свернутую в рулончик желтую бумажку, которой была заткнута бутылка. Потом тяжело вздохнул и убрал водку со стаканом обратно в стол.

— Один черт, не поможет, — с сожалением пробормотал он себе под нос. Взгляд упал на лист отрывного календаря. 6 октября 1942 года. А ведь позавчера был ровно год, как он здесь, в этом мире. Надо же, как-то мимо прошло. А в ведь все, что было до этой даты, все больше и больше кажется чужим, не настоящим, будто не им прожитым. И вот он сам верит в свою здешнюю легенду. Родителей эмигрантов, жизнь неподалеку от Парижа, побег от гестапо. Даже по-французски заговорил. А та жизнь, тот мир, словно страшное кино или сон. И лица родных все туманней и туманней. Глаза снова скользнули и задержались на ящике стола, куда только что была убрана водка. — Да, хрен вам! — громко высказался Стаин, встал и стремительно выскочил из кабинета.

Суд затягивать не стали, провели в тот же день. Вот и сбылся ее страшный сон. И еще не известно, что хуже — трибунал или этот товарищеский суд. Наверное все-таки лучше бы трибунал. И проще. Всем. Но только не эти презрительно-сочувствующие взгляды. Но как же тяжело поднять от пола глаза! И не плакать! Только не плакать! Тогда совсем стыдно будет. После такого только в петлю. Лицо горит от обжигающих взглядов. Наконец оружейница Маша Логачева, председатель красноармейского товарищеского суда звонким голосом начала:

— Товарищи, в красноармейский товарищеский суд нашего полка поступило предложение от командира корпуса, товарища полковника Стаина рассмотреть дело о самовольном оставлении части механиком нашего полка красноармейцем Ивановой Светланой Ио…, — Маша запнулась на отчестве и, исправившись, продолжила, — Ивановной. Товарищ Иванова, ты согласна с составом товарищеского суда? Отводы будут?

— Согласна. Не будет, — какая разница, кто ее судить будет, да хоть кто, лишь бы быстрей.

— Хорошо. Тогда по существу дела. 6-го октября, товарищ Иванова, воспользовавшись усталостью экипажа младшего лейтенанта Бунина, — по ленинской комнате, где проходил суд, прокатился ропот. Игоря тут знали, будучи еще механиком, он никогда не отказывал девушкам ночного полка в помощи, да и просто был веселым, компанейским парнем, в отличие от Светланы, своим. И хотя все знали суть происшествия, после слов Маши взгляды присутствующих, скрестившись на Светлане, стали злее, — обманом заняла место бортстрелка Ниязовой, чем поставила под угрозу выполнение боевого задания и подвела своих боевых товарищей. Так? — Логачева строго посмотрела на Свету.

— Так, — уныло кивнула та, — только боевое задание под угрозу я не ставила, — Светлана упрямо сжала губы и, пересилив себя, посмотрела на Логачеву.

— Ты хоть стрелять-то умеешь? — раздался чей-то презрительный голос.

— Умею! — запальчиво выдала Света, — Получше вас! И пулемет знаю! И УБ и ШВАК! Не хуже Фирки справилась бы!

— Успокоились! — рявкнула Логачева, — А то попрошу всех выйти. И не тебе решать — она посмотрела на Светлану, — справилась бы ты или нет. Есть что добавить?

— Нет, — буркнула Света.

— Тогда свидетели. Товарищ младший лейтенант Кузнецова…

Глаша, к удивлению Светы, сильно много не говорила. Лишь то, что заметила подмену уже на земле, на Перекопе. Расспрашивали Кухаренко, Ниязову, оружейников из полка Игоря. Потом дошла очередь и до их эскадрильи. Характеристика, отношения с сослуживцами. А какие отношения. Она тут чужая. Совсем чужая. Ее обсуждали, осуждали, просили, требовали перевести из полка. А она стояла, кусая губы, слушая в полуха, что о ней говорят. Наверное, они правы. Ведь из-за нее чуть не арестовали Игоря и Глашу, майора Никифорова и Софью Ивановну. Если б не полковник Стаин. Почему он ей показался таким противным в первую встречу? Хороший парень. Даже симпатичный. Просто она тогда на взводе была. А потом все пошло наперекосяк, как попало. С этой проклятой «пачки» все и началось. А она дура! Размечталась. Летать будет. Позывной. Не будет ничего. Совсем ничего. Переведут ее в какой-нибудь госпиталь в тылу, куда отец прикажет, утки мыть. Брат с папой осуждающе посмотрят, молча покачав головой, и просто забудут про нее, как, впрочем, было всегда. И Игорь… Выздоровеет, будет дальше летать, девушка у него будет. Обязательно будет. Он хороший. А у нее не будет ничего, кроме привычных льстивых в лицо и завистливых за глаза шепотков «друзей и товарищей».

Почему? Почему здесь, на фронте, эти девушки, вчерашние студентки, работницы, крестьянки, могут сказать ей, дочери товарища Сталина, все что считают правильным, верным, что думают о ней, в глаза, совершенно не боясь отца, а там, в кремлевских квартирах она лишь слышала тихое душное шипение сдобренное липким страхом. Им здесь на фронте нечего терять? Чушь! Полнейшая. Но, тем не менее, говорят, верят в справедливость, в отца верят, в себя, в партию. И вдруг ей так захотелось остаться здесь, с этими людьми. Пусть ругают, пусть презирают, она заслужила! Но чтобы всегда вокруг были вот эти честные открытые, взгляды. Нет, она не наивная девочка, там, где она росла наивность лечат быстро и жестоко и она понимает, что подлецы, сволочи есть везде. Но не у них в полку, в корпусе. Ей просто очень и очень повезло попасть служить именно сюда. Только вот шанс свой она упустила. Сама, собственной глупостью.

— У кого есть еще, что сказать? — голос Маши Логачевой скрежетом раздался в разболевшейся голове.

— Есть, — Света посмотрела на поднявшуюся со своего места майора Рачкевич. Мамочка. И правда, мамочка, единственная, кто выслушал ее истерику и понял ее. Жалко, что придется расстаться. Хорошая она, добрая, хоть и кажется суровой. Оказывается, она начинала службу с уборщицы в погранотряде. И не скажешь даже. Это Светлане сама Евдокия Яковлевна рассказала. — Я вроде, как на красноармейском товарищеском суде говорить права не имею, но прошу разрешить, в виде исключения. Можно? — она вопросительно посмотрела на Логачеву.

— Конечно, товарищ майор, — кивнула Маша, — Рачкевич в полку любили и уважали.

— Правильно вы все сказали. Света у нас принцесса, — Евдокия Яковлевна усмехнулась, а щеки Светланы полыхнули стыдом, — она даже отработку сливает мизинчик отставив, как полагается по этикету.

Глупости какие, и вовсе не отставляет она мизинчик, куда его там отставлять, там бы самой отработкой не облиться по самую макушку.

— А еще подшиву меняет каждый день на свежую.

А как иначе? Грязная же. Противно. Только стирать каждый день тяжело. Но она приспособилась, привыкла. А вот первое время невыносимо было. И так спать охота, а надо еще постирать, подшиться. Частенько бывало, так и засыпала сидя с гимнастеркой в руках.