Дворянство. Том 2 (СИ) - Николаев Игорь Игоревич

Впрочем, иногда достаточно просто жить в богатом доме на попечении дворянской семьи.

— И тогда, в огне и грохоте рушащихся скал добрый колдун возопил: бегите, глупцы!!! — войдя в раж и увлекшись собственным повествованием, Елена взмахнула руками, едва не опрокинув бокал с настоем ромашки. Только после этого женщина заметила, что Дессоль мирно и крепко спит. Девушка свернулась на одеяле, прикрывшись теплой шалью из шерсти диких коз, подложив под голову собственный кулачок. Крошечная капелька слюны собралась в уголке чуть приоткрытого рта.

Ну и славно, подумала лекарка, по совместительству психотерапевт и немножко аниматор. Славно… Завтра начнем с этого же места. Надо только тщательнее следить за описанием нечисти, все-таки церковь такое не одобряет.

Елена опять взглянула на тихонько посапывавшую девушку. Дессоль и так была удивительно милой, а спящая — особенно. Хотелось обнять ее, словно драгоценную куклу или милого котенка, кутать в одеяльце, обнимать и укладывать спать в игрушечную кроватку. На лице юной баронессы все еще сохранялось выражение живейшего любопытства, которое постепенно таяло, расплывалось, как подогретый воск, уступая место глубокой умиротворенности крепко спящего человека.

Какая красивая девочка, в очередной раз подумала Елена, переплетая пальцы в замок. Какая выдающаяся красота — мягкая, изысканная, неброская. Она не ослепляет, будто солнце, а наполняет душу покоем и доброжелательной симпатией. На нее хочется смотреть еще и еще, наслаждаясь, как удивительной картиной или запахом тонкого, изысканного парфюма.

Это было неправильно, непрофессионально и вредно… однако Елена тихо прилегла рядом, и Дессоль, как слепой котенок, ищущий тепло, прижалась к ней во сне. Неожиданно крепко схватила тонкими пальцами за рубашку, уперлась породистым носом в бок. Затем ее дыхание выровнялось, пальцы разжались. Елена, кляня себя за минутную слабость, скрестила руки на груди, чтобы не отдаться искушению погладить девушку по голове, пропуская меж пальцев черные шелковистые пряди.

Так они и лежали на одной кровати — человек, который мирно спал, и человек, который мучительно задавался вопросом: а что ему, собственно, нужно?

Как выяснилось уже по ходу пьесы, баронскую фамилию связывали с королевской семьей какие-то сложные, запутанные обстоятельства и хитрая служба. В силу этого, а также высокого положения — баронская семья была родовитее и богаче иных графов — они могли позволить себе роскошь пренебрегать городской усобицей, не принимая ничью сторону. Собственно Лекюйе-Аргреффов интересовало в Пайте лишь одно — Храм и божье благословение ради удачного разрешения от бремени. Король через придворных высказал вежливое пожелание, чтобы горстка непонятных приключенцев нашла в этом доме приют, по крайней мере, на срок, пока будет решаться их судьба. И барон счел пожелание не слишком обременительным. Разумеется, никто не ожидал, что вместе с голытьбой, от которой следует ждать лишь грязи, а также воровства мелких безделушек, на пороге дома возникнет уже знакомая рыжая медичка-самозванка. И внезапно все оказались очень ей рады.

Дело в том, что божьим попущением ли, чудом или просто по удивительному стечению обстоятельств баронская семья действительно на время отказалась от изуверских микстур, и беременной девочке, в самом деле, полегчало. Поэтому навязанные гости из необременительного балласта превратились в… непонятно что, строго говоря. Зваными их, конечно, никто по-прежнему не считал, но режим наибольшего благоприятствования включился сам по себе. И его надо было деятельно отрабатывать. Юная Дессоль больше не умирала от хронического отравления, однако другие проблемы беременности никуда не исчезли. И все ждали от Елены, что она их решит.

Та выдохнула, подумала и взялась за дело, благо кредит доверия у лекарки был не безграничным, но весьма широким. Памятуя о родовом проклятии, барон оказался готов на многое, лишь бы получить сколь-нибудь здоровое потомство. И началось…

Она потянулась, словно кошка, вытянула ноги, обвела комнату довольным взглядом человека, который сделал хорошую работу и не стыдится результата.

В идеале, конечно, юную баронессу следовало вывезти куда-нибудь на северный берег реки, где расстилался огромный охотничий парк и располагались летние резиденции высшей аристократии, включая «парадный» дворец королевской семьи. Но Елена трезво оценивала возможности, она понимала, что для барона это не вывоз жены в более здоровое окружение, а наоборот, удаление от божьей благодати. Пришлось работать с тем, что дано, то есть менять текущий образ жизни Дессоль.

Прежде личные покои баронессы представляли собой типичный «кукольный домик», набитый бархатом, тканями, кружевами, гобеленами, перинами, горами подушек и так далее, и так далее. Все это дорого стоило, копило пыль килограммами, а также провоняло «трупным мармеладом» из сгущенной крови покойников, универсального средства для укрепления жизненных сил организма и восстановления баланса жидкостей. Посреди этого пылесборного безобразия сидела в полутьме (солнечный свет вреден беременным, он провоцирует приступы истерии, а также нездоровые спазмы утробы) несчастная женщина, затянутая в тесные, тяжелые платья, и слушала от рассвета до заката душеспасительные истории об умерщвлении плоти и прочие жития святых мучеников. Единственным разнообразием были визиты в Храм, где полагалось часами выстаивать на коленях, поддерживаемой под руки слугами, молясь о ниспослании благодати счастливого разрешения.

Освобожденная от всего лишнего спальня баронессы оказалась большой и довольно таки уютной. Елена безжалостно выкидывала за порог все и первую очередь избавилась от перины, заменив ее стопкой войлочных ковриков и валиков. За периной отправилась еще чертова уйма барахла, осталось лишь то, что можно скоблить, мыть и стирать, в крайнем случае, ежедневно выбивать скалкой от пыли.

А потом наступила очередь одежды. Разумеется, на людях Дессоль по-прежнему должна была выступать затянутой в строгие, протокольные наряды, зато дома щеголяла в свободных платьицах-халатах. На данный момент две женщины увлеченно изобретали пояс-бондаж для поддержки живота. Дессоль с готовностью служила манекеном и моделью для испытаний, а Елена пыталась решить подручными средствами проблему отсутствия эластичных материалов, застежек-липучек, а также внятного понимания, как это все должно работать (ведь личного опыта у нее не имелось). С подгузниками для беременных оказалось проще, их просто нужно было сделать, перепробовав несколько разных форм в поисках наиболее удобных. Дессоль заплакала от счастья, держа в руках первый удачный образец — большой живот постоянно давил на мочевой пузырь со всеми неприятными последствиями. Елена тоже готова была разрыдаться, но скорее от ужаса, понимая, что суеверное убожество, с которым она отчаянно боролась, это, вообще то, «хай-класс», максимум того, что в состоянии предоставить общество и традиции. А на более низких ступенях социальной пирамиды все гораздо, гораздо хуже. Никакая военная хирургия не давала такого острого, ужасающего понимания — сколь громадна пропасть, разделяющая двух женщин, человека прошлого и человека будущего. Сколько же веков понадобилось, чтобы в конце пути оказалась такая простая вроде бы штука — всего лишь треугольник из льна с впитывающей подушечкой, которую набили мягкой шерстью…

Что будет после родов, когда придет время заботиться о младенце (или младенцах) Елена боялась даже думать. Потом, это все потом, говорила она себе. Будем решать проблемы по мере их наступления.

Нельзя сказать, что Дессоль радикально оздоровилась, Елена подозревала, что девушка — в лучших традициях фамилии — беременна, по крайней мере, двойней, а слабая конституция никуда не делась. Была и регулярная рвота, и приступы черной депрессии, и пятна на коже. Но в целом баронесса чувствовала себя куда лучше прежнего, как цветок, вынесенный из густой тени под свет живительного солнца.