Дмитрий Бондарь - Другой путь
Деньги уже давно перестали быть моим “интересом”. Это только инструмент. Чем их больше – тем инструмент качественнее и универсальнее. И уже пора бы случиться тому ожидаемому переходу “количества в качество”, но что-то он никак не приходил.
К тому же я стал замечать, что рынки начинают вести себя немножко иначе, чем в “старом будущем”. Едва не треть наших активов была вложена в японский “земляной” пузырь, который в прежней реальности должен был лопнуть через пару лет – 29 декабря восемьдесят девятого, а сейчас рос практически экспоненциально: земля под дворцом микадо стоила уже дороже, чем вся Калифорния. А если пересчитать в деньги стоимость всей японской земли, то выходила она чуть дешевле – на десять процентов – чем земля всего остального мира. Только вот, насколько я помнил, земля в квартале Гиндза должна была стоить 1 миллион долларов за квадратный метр в 1989 году, а в нынешней реальности она уже перешагнула этот рубеж. На год раньше. Потому что йена против доллара дорожала чуточку быстрее, и сама земля, номинированная в йенах, тоже оценивалась повыше.
Несчастной Японии уже никогда не выбраться из той ямы, что ей уготована – вечная стагнация станет бичом ее экономики. За последующие десять лет цены на коммерческую недвижимость упадут в сто раз, а на жилую – в десять. И все равно при этом будут дороже любой другой недвижимости на планете. Индекс японского рынка Nikkei 225 почти двадцать лет будет постоянно валиться – с подоблачных 39 тысяч пунктов к реальным 7 тысячам – как раз примерно так и стоит на самом деле японская экономика – в шесть раз дешевле, чем нынче оценена. Никому мало не покажется. И респектабельные “инвесторы” (на самом деле – биржевые спекулянты) побегут из страны как испуганные тараканы.
Мне было наплевать на Японию – в конце концов, нужно быть настоящим идиотом, чтобы полагать, что твои достижения и твоя ценность действительно так высоки как оцениваются и не придумать защитных механизмов. Поделом. Я собирался вытащить из дальневосточного колосса все деньги, до которых смогу дотянуться.
Когда все обрушится (а теперь это должно было случиться на два дня раньше – не в “черную пятницу”, а в “очень черную среду” следующего года), в наших руках окажется около трехсот миллиардов долларов – не связанных обязательствами, не обремененных долгами, совершенно свободных средств. И это уже очень серьезная заявка на глобальное доминирование на рынках. Вот тогда за нас и возьмутся всерьез.
Стоило за оставшееся время укрепить свои структуры. Но если цена этого укрепления – смерть вот таких софи… То я не знаю, как смогу и дальше спокойно спать. Видимо, не те книжки я в детстве читал.
Мысли скакали с пятого на десятое, совершив круг, непременно возвращались к мертвой девочке, фотография которой лежала в кармане теплого халата.
Но ничего конструктивного не придумывалось. Наверное, как раз по причине неустойчивых метаний возбужденного алкоголем и самобичеванием разума.
Утро я встретил совершенно разбитым и невыспавшимся.
Вязовски удрученно хмыкнул, посмотрев на мою перекошенную физиономию, притащил радиотелефон и набрал номер офиса:
— Скажи Линде, что будешь весь день болеть. Все равно сегодня пятница и вряд ли будет что-то важное. Возьми с собой свой мобильный телефон на всякий случай.
Я послушно исполнил его требование. Бессонная ночь, похмелье (вот, кстати, интересный эффект – опьянения нет, а похмелье есть) и разбегающиеся мысли в голове не способствуют проявлению волевых качеств.
Затем он заставил меня тепло одеться, спуститься вниз и сесть в машину. Безразличие потихоньку уступало место любопытству.
— Как ехать к твоему “старине Сэму”? — спросил Алекс, усаживаясь на водительское место.
— Он в полях сейчас. Табак, кукуруза, соя – самое время.
— Ну, значит, и нам нужно приложить силы к сбору урожая, — бесстрастно заявил Вязовски, заводя мотор.
Я рассмеялся:
— Какой урожай? Он еще даже посадить не успел ничего! Весна же!
— Да мне поровну, — отмахнулся телохранитель. — Садить-собирать… В чем разница для горожанина? И то и другое – праведный труд в чистом поле. То, что доктор прописал. Там и поговорим. Сейчас и здесь тебе в голову ничего не ляжет, потому что кажешься ты себе пупом мира. А нужно испачкаться в грязи и коровьем говне, чтобы нормально мысли улеглись. Понятно?
Я усмехнулся, но направление показал, и мы резво помчались в сторону Франкфорта – к Батту, которому я обещал приехать на Рождество, но обманул.
Его хозяйство за полгода моего отсутствия перекрасилось в небесно-голубой цвет, оставив в прошлом те изумрудные оттенки, что делали его едва различимым в густой листве посаженных вокруг дома вязов. Теперь в их проступившей свежей зелени проглядывалась голубизна и подъезжающему гостю могло показаться, что дома нет вовсе. Но он был.
А на его крыльце обнаружилась моложавая незнакомая тетка. Сначала я подумал, что это, видимо, вернулась дочь Сэма, но потом сообразил, что этой тетке лет сорок пять и дочерью Батта она быть не может.
Сэмюэль частенько говорил, что “ноги этого дьявольского племени” в его доме не будет – и вот нате вам! Не одна нога, о которой он рассуждал, а сразу две – длинные, упакованные в джинсы от Levi Strauss. Лицо обладательницы этих конечностей оказалось невыразительным, блеклым и скучным – таким дамам требуется не меньше тонны косметики, чтобы окружающим стало понятно, какая из выступающих частей над плоскостью щек является носом, а какая подбородком. Но зато такая физиономия позволяла нарисовать на себе любое личико – от детской кукольной мордашки до законченной стервозности отпетой вамп. Светлые кудельки волос начинались темной полоской непрокрашенных корней, а на шее виднелись солидные морщины, выдававшие не только возраст, но и немалый жизненный опыт. В руке она держала сигарету в мундштуке.
— Добрый день, — приветствовал ее Вязовски, пока я увязывал в своем сознании ее существование с образом Сэма.
— Здравствуйте, молодые люди, — голос у дамы оказался неожиданно твердым и… насыщенным, что ли? — Вы к Сэму, наверное?
— Да, мэм, — откликнулся Алекс. — Как его найти?
Она посмотрела вверх – на редкие облака и яркое солнце, потом мельком глянула на простенькие часы на правой руке – наверное, была левшой.
— Заходите в дом, Сэм вернется к обеду, а обед через час. Вы, молодой человек, если я не ошибаюсь – Сардж?
Я кивнул, сообразив, что она могла видеть меня на нескольких фотографиях.
— Ну а вы никак не можете быть Заком, — утвердительно заявила она, показав мундштуком на грудь Вязовски. — Зак моложе и совсем на вас непохож.
— Вы правы, мэм, — согласился он. — Меня зовут Алекс. Я из новых друзей Зака и Сарджа.
— Я – Нэнси. Можно миссис Бриджпорт. Но лучше – Нэнси, так я кажусь себе моложе, — она дробно рассмеялась. — Приходит возраст, когда самообман становится привычкой. Проходите, молодые люди.
До приезда Сэма мы болтали обо всякой ерунде, попивая молочный чай с пышками, печь которые Нэнси любила без меры. Хотя сама не ела – берегла фигуру. Постепенно выяснился и ее статус в доме Батта.
Они встретились на ипподроме, куда привезли своих полуторалеток на пробы. Миссис Бриджпорт тоже оказалась страстной лошадницей, после смерти своего мужа тащившей немалое хозяйство, оставшееся ей в наследство. На ипподроме они и решили “объединить свои конюшни”. Вот как, оказывается, это называлось у Сэма.
Ну, решили и решили. Нэнси показалась нам веселой хохотушкой без глубоких мыслей, вся погруженная в кухонно-полевые дела. Она беспрестанно курила Marlboro одну за другой. Прикуривая очередную, всегда вздыхала и пару минут мечтала о том, что если бы это была ее последняя сигарета, она на следующий день помолодела бы лет на тридцать.
Сэмюэль, ознаменовавший своим появлением начало обеда, выглядел довольным. Он степенно поздоровался с Алексом и долго тискал меня своими пухлыми лапами. Вроде бы даже прослезился немного на тему “не забываете старика”…
Пока мы втроем насыщались, вокруг квохтала Нэнси, осыпая нас сигаретным пеплом и щедро уставляя стол все новыми и новыми тарелками.
Пообедав, Сэм почесал свое обширное пузо, сунул в рот сигарету и принялся пространно рассуждать о возможностях применения двух человечьих – нет, не человечьих, а всего лишь маклерских сил – на его обширных пастбищах и полях.
— Нам что-нибудь погрязней. До чего руки не доходят, а нужно, — Алекс не отступился от желания смешать меня с навозом. — Чтобы без дрожи потом вспоминать не получалось. Найдется такая работа?
Сэм пожевал фильтр сигареты и отстраненно заметил:
— Найтись-то найдется, а вот заплатить мне вам нечем – не сезон. И без того мы с Нэнси задумываемся о кредите.
Довольный Вязовски оглянулся на меня и весело сказал:
