Громов. Хозяин теней. 5 [СИ] - Екатерина Насута
Он сцепил руки.
— Тогда уже я начал осознавать, в какой ловушке оказался. С одной стороны, средство, приём которого опасен. С другой… с другой отказ от него может грозить утратой дара.
— А ваш друг?
— Богдан? Богдан не желал верить. С людьми это случается. Теперь понимаю. Тогда же… стоило заговорить о том, что необходимо отказываться от… эликсира номер пять…
— Почему пять?
— Рецепт, который мне передали, имел заголовок. Эликсир номер пять.
Интересно, были ли четыре предыдущие версии? И что-то подсказывает, что были.
— Я предлагал постепенное уменьшение дозы под наблюдением хороших целителей. Я… пробовал это на себе. Было весьма сложно, но… понимаете, когда ты только вот что мог одним прикосновением исцелить истекающего кровью человека, заставить раны закрыться, кости — срастись. Когда чувствовал себя почти Богом, и вот едва-едва наскребаешь крохи силы, чтоб пациент дотянул до прихода твоего коллеги… это весьма… угнетает.
Мягко говоря.
Как ни странно, понимаю. Когда ещё вчера ты был здоров, готов к свершениям и мигрени, что время от времени приключались, казались сущей мелочью, а оказалось, что это не мелочь, что в руках твоих приговор, писанный латынью. Это действительно угнетает.
Сперва оглушает, а потом и угнетает.
— Вы не обратились за помощью?
— К наставнику? Я хотел. Но я приносил клятву. И тогда она ещё действовала. Но профессор и сам заметил неладное. Он пытался говорить со мной. Я же, признаюсь, растерялся. Точнее теперь я понимаю, что эликсир воздействовал и на разум, я просто-напросто утратил способность мыслить. Меня то и дело захлёстывали эмоции. То уверенность, что я со всем справлюсь и преодолею временные трудности, то страх, что дар перегорит, то странная апатия, когда возникало желание пустить себе пулю в висок. К тому же чем дальше, тем сильнее я утрачивал контроль над даром. И однажды, когда я стиснув зубы, заставил себя не принять очередную дозу эликсира, случился стихийный выброс. Благо, произошло это в клинике. И рядом оказался профессор. Полагаю, единственно его вмешательство и позволило сохранить, что дар, что жизнь. Поэтому я ему благодарен. Хотя тогда ненавидел.
— За что?
— За то, что он обратился в жандармерию. Знаете, в обществе ведь их не любят. Людей в серых мундирах. И на тот момент, будучи воспитан в семье, ратующей за либеральные ценности, я всецело разделял эту нелюбовь. Приличный человек, даже понимая полезность жандармов, не может и не должен испытывать к ним симпатии. Не поймут… но тогда… тогда я потерял сознание, пытаясь справиться с обыкновенной простудой. А очнувшись, обнаружил себя в кабинете профессора, где помимо его самого пребывал один ваш добрый знакомый…
— Карп Евстратович? — пальцем в небо, но Николя кивает.
Стало быть, угадал.
— Тогда он был моложе. И злее. И первая наша беседа вышла неудачной. Мне было плохо. Дар не ощущался, внутри поселилась такая вот гулкая, тяжёлая пустота, которая того и гляди готова была меня поглотить. А тут ещё обвинения какие-то… я просто не в состоянии был понять сути их. И требовал отпустить меня или же предоставить адвоката. Карп Евстратович грозил судом и каторгой. Снимки давал… ужасающие снимки… какие-то мёртвые люди, которых я видел впервые. Проститутки… господи, да я только в тот раз к ним и заглядывал, когда… я… не отношусь к людям, которые посещают подобные заведения!
— Верю, — поспешил сказать я. И Николя выдохнул с облегчением.
— А вот он не поверил. Мне становилось всё хуже… Профессор сказал, что дрянь, которую я принимал, разрушает энергетическую оболочку, что если ничего не предпринять, то даже с его помощью я протяну день-два от силы. Это было странно так… ещё сказал, что он не справится. Что это дело тьмы и света, а никак не целителей.
— Но вы живы?
— На моё счастье Карп Евстратович весьма упрям. И если он хочет от вас чего-то добиться, то добьётся. Он дошёл до Синода. И вытребовал Исповедника. Мол, если я всё одно того и гляди отойду на тот свет, то хотя бы покаявшись и с чистой душой.
— А заодно информацией поделитесь.
— Вижу, вы понимаете. Но решение оказалось верным. Мне… знаете, когда-то я читал о Европейских процессах. И о кострах. В тот раз меня сожгли на таком костре, только развели его внутри моего собственного тела. Боль была невыносимой, но разум не отключался, как оно бывает, когда речь идёт о физических муках. Нет. Я помнил и помню… до сих пор помню каждое мгновенье той… Исповеди. И прикосновение даже не человеческого разума, потому что они уже не люди, но чего-то… иного. И это иное, оно изучило меня, не тело, но душу, каждую мысль, каждый порыв. И его волей я говорил, отвечал на все вопросы, не имея даже мысли противиться. Ему не мешали непреложные клятвы. Да что там, они тоже сгорели в очистительном этом пламени. А потом оно отступило. И я выжил. И это походило на чудо, хотя… тогда я не мог здраво оценить дар. Я понял, сколь низко пал, понял, во что позволил себя вовлечь. И многое можно говорить о молодости, о благих намерениях, о незнании, о доверии к другу, но… Карп Евстратович навестил меня на следующий день. И сказал, что их задержали. Всех тех, кого я называл братьями. Не жандармерия, но Синод, объявив это делом света. И что многие не пережили эту ночь. А те, кто пережил… в общем, это было долгое дело. И я узнавал каждую его подробность. Те девушки… маги утрачивали не только контроль над даром, но и разум. Некоторые начинали испытывать припадки ярости, которая и выливалась на других людей…
Нет, всё-таки тут душновато. Прямо горло перехватывает от нехватки воздуха.
— Карп Евстратович и расследование-то начал после того, как в Неве выловили четвёртое тело. В городе пошёл слух о кровавом безумце, сродни английскому Потрошителю. Только этот пытал огнём.
— Ваш друг?
— Доказано это не было. Богдан… возможно, его успели предупредить. Говорю же, у него было много друзей. Или он сам понял. Он был не глуп. Он предпочёл уйти. И не один. Он зашёл в публичный дом, а в следующее мгновенье тот вспыхнул. И потом… многие тела опознали весьма условно… камень и тот поплавился.
