Вернуть престол (СИ) - Старый Денис
— Шевелись! — крикнул первый гетман Запорожский и все стали ходить и трудиться вдвое быстрее.
Железная дисциплина, казни даже за употребление хмельного в походе и резкое его ограничение на Сечи, постоянные тренировки и учения, отсеивание малахольных и нерешительных. Всего за год с небольшим, кошевой атаман, провозгласивший себя гетманом, создал более чем работающую систему хозяйствования на Сечи и сформировал армию, которая теперь могла бы соперничать с коронными войсками на равных, а в лихости, смекалке, превосходила польско-литовские коронные войска.
И не было для Сагайдачного особых, безусловных, авторитетов. Он был готов разговаривать с королем Речи Посполитой, именно что вести переговоры, но не подчиниться любой воле польского монарха. Он был бы и не против завести отношения и с Московским царством, с кем-нибудь из часто меняющихся его царями, но московская держава сейчас такова, что так и просится на казачий набег [Сагайдачный устроил не то, что набег на Россию, уже при Михаиле Романове, а полноценную войну, вместе с тем, просился к нему на службу и запорожские казаки тысячами переходили служить Москве].
Петр Кононович не спешил каким-либо образом вмешиваться в дела московитов, несмотря на то, что на Сечи собралось уже более сорока тысяч казаков и беглые крестьяне только прибывают, особенно после того, как Третий Статут Великого княжества Литовского завершил процесс закрепощения.
Многие казаки и так участвуют в московских делах. Это те, кто сбежал от жесточайшей дисциплины, что установил Сагайдачный на Сечи, либо отряды, которые спросили дозволу у кошевого атамана и отправились «на заработки».
— А ну, православные! Есть кто с мужиков половчее, да баба покраше? Всех забрать не могем! — кричал Грицко Горб, обращаясь ко всем согнанным в порт православным, или тех людей, которых посчитали таковыми.
Сагайдачный прекрасно понимал, что в Варне большинство православных, но это люди, которые встроены в систему общественных отношений Османской империи. Из числа этих людей мало найдется желающих оставить все и отправиться куда-то, в неведомое Запорожье. Но не называть же отсев собравшейся толпы, пленом, или верстанием в рабство? Все должно выглядеть, как благие намерения, пусть, по факту, это будет и банальное рабство. Ну не отпускать же красивых девушек и женщин, когда на Сечи с бабами дела обстоят почти что никак. А статусному казаку можно и жену себе взять. А нет, так на Дон отвезти, где межполовые отношения упрощены до предела. Есть женщина, назвал перед казаками ее своей, побратимы не против, все — жена. Обвенчает поп, так и хорошо, но где того попа сыщешь?
— Грицко, кончай уже лясы точить, уходить пора! — сказал Петр Кононович, развернулся и ушел к головной галере.
Кошевой атаман, провозгласивший себя гетманом, знал, что его приказ, даже небрежно брошенный, исполниться в точности и в срок. И уже не страх требовал от казаков исполнительности, но уважение к атаману, который подбил на такой невообразимо выгодный налет на Варну.
Сто восемьдесят тысяч золотых — это только в монетах. Теперь Сечь сможет безбедно существовать больше года, покупать оружие, тренировать новых бойцов и даже не обрабатывать землю. А на следующий год можно еще один набег организовать.
Живут же подобным образом крымские татары, так от чего и казакам, коли в силу входят, не пощипать и татар и османов? Что с них, с казаков? Взятки гладки. Это пусть короли, да цари оправдываются. А увеличил бы Сигизмунд реестр до тысяч десяти, так и слушались бы его во всем [в это время реестровых казаков, то есть тех, что числились на службе у короны было всего тысяча. На момент войны король резко увеличивал реестр, чтобы больше казаков влилось в армию, но когда казаки были не нужны, платили только тысяче, иной раз чуть большему количеству].
— А что, если за плату православных отдавать Москве? — задал себе вопрос Сагайдачный, придумывая новый «бизнес». — Не, они нынче золотом, да серебром платить не смогут.
Но сам факт, что можно освобождать православных крестьян, или ремесленников и ими же торговать, был интересен для Петра Кононовича. Он знал, что русские земли зарастают без мозолистых рук крестьянина, потому и в Московском царстве закрепощают крестьян.
*………*………*
Серпухов
2 июля 1606 года
Я вышел на крыльцо большого дома, где ранее обитали воеводы, а до них, вероятно и удельные серпуховские князья. Или тот терем сгорел во время последних массовых татарско-турецких набегов? Если так, то в битве при Молодях за пожар русские люди отомстили басурманам.
Вместе с тем, осматривая округу, я вновь поставил перед собой вопрос: а что это за двужильные, настырные люди живут на Руси, коли после стольких пожаров, раз за разом, отстраивают города? Как же получалось еще и развиваться, когда вот здесь, всего-то в четырех днях пути до Москвы оставалась опасность татарских набегов? А что говорить о Воронеже, Путивле, Рыльске?
Это я еще сокрушался, что России нужны черноземные просторы Дикого поля? Да под Тулой крестьян кот наплакал и земли просто очень много и никто ее не возделывает. Есть некоторые очаги сельского хозяйства, но очень мало, да и рядом с городами, чтобы, если что, бежать за стены крепостей. И при этом приходится держать постоянные гарнизоны, которые нужно кормить…
На что можно смотреть бесконечно? Как другие работают, на огонь, воду? Знаю, что бесконечно долго можно смотреть, как умирают твои враги, люди, которые тебя чуть не лишили жизни, а еще и умертвили твоих подданных.
Вот и я вышел с самого утра посмотреть на понурые туловища голых убийц, посаженных на кол. Не думаю, что я страдаю психическим расстройством, любуясь такой картиной. Конечно, это не мне решать, а психиатру. А пока таковых в этом времени нет, и не предвидится, то считаю себя адекватным человеком.
Только вчера, наконец, закончились все разбирательства и по итогам сражения и по системе охраны первого лица, то есть меня. Были внушения, получил десять ударов плетью и Ермолай. Не тронул только Ефросинью, да и Ерема, по сути, за нее терпел. Ладно! Девка неразумная такая и есть. Не она была ответственная за мою охрану, даже, как показало следствие, пыталась отравителей вывести на чистую воду.
А единственный, кто в этой истории получил награду, так казак Шило.
В прошлой жизни, а после того, как я оказался на грани смерти от отравления и окончательно разделил свою жизнь на «до» и «после», не встречал необразованных людей, обладающей феноменальной житейской мудростью. Все-таки в мире поголовного начального, а то и среднего, образования, нет не читающих, не пишущих, людей, которые могли бы стать наставниками и для самого государя.
Шило был таким человеком. Он не умел читать, писать, считать, если только не деньги, но при разговоре с ним я невольно почувствовал себя учеником. В откровенной беседе казак объяснил мне чаяния и стремления казаков, их жизненные ориентиры. Говорил он и о том, что есть государь для казаков и для него лично.
И все было просто и одновременно сложно. Государь — это сакральное явление. Он непогрешим, он может делать все, что не противоречит религии. Православие полностью формировало мировоззрение. Я, то есть тот человек, что владел моим нынешним телом, начал идти против этого понимания сакрального, привечать католиков, есть телятину, не стал разбивать лоб об алтарь в храме. Я то думал, был уверен, что то, что произошло 17 мая лишь государственный переворот, ан нет. Это было большим, глубоким явлением, свержением того, кто не отвечал требованиям сакрального, следовательно, не мог оставаться царем.
Анализируя всю полученную информацию, я уверился, что в том варианте развития событий, что был в иной реальности, Лжедмитрий I, кем бы он не являлся на самом деле, мог оставаться царем и заложить основы для новой династии. Его воцарение было народным, а убийство стало таким же, всеобщеодобряемым, правда, только после объяснения причинно-следственных связей. И такие, как Шило, прекрасно поняли, или почуяли фальш и неправильность. Потому казаки подымаются, потому к ним присоединяются крестьяне и дворянство. А я то, грешный, считал, чтобы пограбить слабого.
