Маг 11 (СИ) - Белов Иннокентий
— Здоров ты врать, Сергей Жмурин! — видно хорошо, что Распутину совсем не нравится, что кто-то другой теперь лечит цесаревича, подменяя его на этом ответственном посту.
Ну, или просто создает такую видимость.
А он сам собственноручно привел такого хитреца в дворец и представил императрице, да еще и хлопотал за меня усиленно. Чувствует себя сейчас полным дураком, наверняка, Старец Григорий.
Это его монополия и ниша при царском дворе, а теперь он может лишиться влияния на венценосную семью.
— Не только лишиться влияния, но и в ссылку вполне возможно вскоре отправишься, Старец Григорий, — думаю я про себя, — Раскобелился ты здесь больно и лишний негатив к царю привлекаешь.
Потом мы все молчим, Пистолькорс присматривает за мной, императрица присела на кровать к сыну и о чем-то тихонько разговаривает с ним. Распутин время от времени очень недружелюбно смотрит в мою сторону и еще фыркает раздосадованно.
Раздается дружный грохот сапог, второй камер-юнкер возвращается с парой офицеров охраны дворца. Еще кто-то из офицеров расставляет охрану под окнами и на входе в комнату.
Потом докладывает Пистолькорсу и тот вопросительно смотрит на императрицу.
— Я останусь сидеть с сыном, когда это начнется, — похоже, что она дает добро на лечение.
Ее чистое лицо неподвижно, губы плотно сжаты и, похоже, она и хочет поверить мне, и опасается, что ничего не получится с лечением.
Разочарование будет таким же жестоким, как гнев царицы.
— Какой камень из двух? — достаточно хладнокровно спрашивает меня камер-юнкер, показывая оба артефакта в своих руках.
— Вот этот, — показываю я на нужный камень.
— А почему не этот? — тут же спрашивает он, показывая тот, который для наружных ран.
— Он для другого лечения, — отвечаю я.
— А для какого? — настаивает камер-юнкер, решивший узнать побольше про странные предметы.
— А давайте проверим на мне! — приходит мне в голову идея, — Да, это будет лучше всего и гораздо нагляднее.
Я снимаю пиджак, закатываю рукав рубашки и говорю:
— Резаните меня чем-нибудь по руке. Хотя бы своей саблей. Сильно не нужно, чтобы кровь пошла и все.
Пистолькорс, не колеблясь, вытаскивает саблю из ножен и, приметившись, острой кромкой делает мне небольшой надрез ниже локтя. Такой, сантиметров на шесть, кровь начинает сразу же понемногу собираться у краев, а я в это время второй рукой принимаю поданный мне камень.
Тут уже и офицеры подошли поближе, и сама императрица поднялась с кровати цесаревича, и Распутин насторожился рядом.
Вот он самый напряженный момент, однако, я только приложил камень к ранке и тут же убрал от уже целой кожи на руке. Только несколько капель крови уже высохли на коже и висят красными каплями.
— Оп-ля! Еще один фокус для уважаемых зрителей!
— Мама, что там? — слышится голос наследника, его от меня закрыли фигуры офицеров охраны.
Однако, потрясенная Александра Федоровна молчит, неверяще оглядывая мою руку, с которой я стряхиваю крошки запекшейся крови.
— Не может быть, — прошептал один из офицеров, остальные молча рассматривают раненое место.
Я возвращаю камень потрясенному камер-юнкеру.
— Теперь, надеюсь, нет больше сомнений в моей способности?
Сомнений больше нет, другой вопрос — откуда такая сила у обычного человека? Горит у зрителей в глазах этот интерес точно.
Не дьявольская ли она? По сути своей?
Но, слушать про нее всем сразу пока тем более не стоит. И так придется проводить инструктаж с очевидцами произошедшего, чтобы мое такое необычное появление осталось по возможности тайной.
Ни к чему знать народу и газетным писакам, что теперь новый прохиндей лечит цесаревича, вытворяя совсем уже невозможные вещи. Которые пахнут серой и раскаленными сковородками в аду.
Если грязного мужика Распутина на посту доверенного человека императорской семьи сменит какой-то непонятный колдун — никому проще от этого знания не станет.
Поэтому лечение цесаревича я собираюсь провести только перед теми людьми, без которых сейчас не обойтись.
А это только сама императрица и камер-юнкер, даже Распутина я бы попросил из комнаты Алексея.
Зная определенно, что, если мы с императрицей и императором договоримся, то Старца Григория придется отстранить от посещения дворца, да и в Петербурге или той же Москве оставлять строго нежелательно.
Только ссылка обратно в родное село, где он будет сильно тосковать по своему петербургскому обществу поклонниц. Однако, после всех опубликованных писем и общей негативнейшей ауры оставлять его здесь строго не рекомендуется. Пусть поклонницы к нему в село ездят, развивают эко-туризм и демонстрируют петербургскую моду местному обществу.
Только, как эту ссылку Распутин переживет? Не развяжется ли у него лишнего язык от обиды?
Проще было бы его совсем устранить, чтобы не переживать, что он там наболтает в ссылке.
Впрочем, об этом еще рано мне думать. Впереди непростые переговоры с Николаем Вторым и Аликс.
И с ними тоже может ничего не получиться, как не срослось с тем же товарищем Сталиным. Хотя, они явно более убеждаемые люди в отличии от страшно упертого Вождя народов.
Поэтому я подхожу поближе к Пистолькорсу и негромко прошу его оставить здесь только тех, кто необходим для охраны.
— Чем меньше людей будет знать досконально, что я вылечил цесаревича — тем лучше.
Задумавшись, он отошел к императрице, так же негромко переговорил с ней и попросил всех остальных покинуть комнату цесаревича. Офицеры охраны вышли, остались стоять снаружи около двери и окон на всякий случай.
Распутин остался, ну и пусть сидит. Наверно, думает сейчас — не объявить ли меня приспешником сатаны, пока дело с лечением не зашло слишком далеко.
Понимает ведь, если я наследника сейчас вылечу — обратно уже ситуацию не вернуть.
— Думаю, пора приступить к лечению, — говорит мне камер-юнкер, копаясь в моем саквояже.
Императрица снова присаживается к сыну, уже с другой стороны кровати. Пистолькорс выдает мне второй камень и кладет все же руку на кобуру, Распутин привстает и неотрывно смотрит на больной локоть ребенка.
Рука цесаревича распухла в локте и сейчас полусогнута, я несколько раз провожу над ней камнем, останавливая его именно над локтем. Уходит у меня на лечение не одна минута, а примерно две, потрачен один процент маны, но, результат уже налицо.
Опухоль исчезла совсем, рука полностью распрямилась, а цесаревич радостно сжимает и разжимает кулак, пробуя свою руку.
— Милый Алеша, что ты почувствовал? — мать неотрывно смотрит на произошедшее у нее на глазах чудо.
Только что локоть был раздут в толстую одутловатую колбасу и вдруг он стал выглядеть, как локоть обычного ребенка.
— Ничего, совсем ничего, мамочка, — отвечает он счастливым голосом, — Только тепло стало.
— А с ногой? Вы можете сделать тоже самое с ногой, — спрашивает меня камер-юнкер.
— Могу, — коротко отвечаю я.
Уже сам цесаревич нагибается и стаскивает излеченной рукой толстое одеяло с коленки, которая выглядит гораздо хуже локтя. Она такая с багровыми вздутиями, виднеющимися из-под тонкой кожи.
Теперь я трачу времени больше, не меньше пяти минут держу камень над ногой ребенка.
После этого устало присаживаюсь на стул рядом, а остальные зрители с восторгом глядят на полностью нормальную ногу.
Да, это тебе не успокоить цесаревича и не усыпить его на время, тут вопрос с повреждениями решен полностью.
Камер-юнкер и императрица смотрят с благоговеньем на результат лечения, а вот Старец Григорий с понятной печалью и тревогой за будущее. Но, тоже внешне изображает радость, как я отчетливо чувствую.
Привык он кататься по столице и быть особо важной персоной, теперь его легко смогу заменить и я на этом месте.
— Ничего, поживет с женой в селе, он и там останется в авторитете, — усмехаюсь я, видя краем глаза его непроизвольно вытянувшееся лицо.
Пока я устало сижу на стуле, цесаревичу хотят принести одежду, чтобы он сразу отправился гулять.
