Стоп. Снято! Фотограф СССР. Том 3 (СИ) - Токсик Саша

— Я тоже поеду! — вскакивает эта дурёха.

— Нельзя, — качает головой Грибов, к моему облегчению. — ты, Лида, свидетель. Тебя мы потом отдельно опросим.

— Одного не отпущу, — мама сталкивается с капитаном взглядами.

— Так, я и не требую, — Грибов радуется, что вопрос движется в нужном для него направлении, — мы на машине. Места для вас, Мария Эдуардовна хватит.

В машине, той самой ВАЗовской «трёшке», которую я однажды видел у райотдела, Грибов садится впереди, а Николай сзади. Я оказываюсь зажат между ним и мамой. Ведёт незнакомый мне усатый старлей седой почти полностью седой.

— Точно он, — снова не выдерживает Коля, — и свидетели ваш конфликт подтвердили, — он почему-то подмигивает мне, — а главное, нож при нём нашёлся, а на ноже кровь!

— Степанов! — прикрикивает спереди Грибов.

— Молчу, Сергей Игнатьевич! — отвечает Коля и снова подмигивает.

В райотделе шумно. Стучат пишущие машинки. Кого-то приглашают, кого-то опрашивают… Я и не думал, что в Берёзовской милиции работает столько сотрудников. До этого сталкивался только с Грибовым и Степановым, вот и думал, что они словно в плохом боевике расследуют все преступления района.

Нас с мамой сажают в отдельной комнате за широкий квадратный стол, составленный из двух обычных письменных столов, поставленных друг к другу задом. Из всех украшений, панели из скверного ДВП и портрет Брежнева. От нечего делать, начинаю считать у него медали.

Мама молчит, и только сильно стискивает мне ладонь. Пытается успокоить, но выходит обратный эффект.

— Вот он, душегуб, — заявляет Степанов, нарушая все мыслимые каноны процессуального Кодекса, или что там в СССР отвечает за правильность ведения расследования. — Заходи уже.

Тоскливо склонив голову, в комнату заходит «старшак» Серёга из лагеря археологов.

Глава 3

Предупреждение: Некоторые события, изложенные в этой главе, могут показаться читателями плодом неуёмной авторской фантазии. Однако, автор решился вставить их, поскольку лично был свидетелем истории, которая отличалась от случившейся разве что мелкими деталями.

— Сергей⁈ — вырывается у меня.

Вот не ожидал его здесь увидеть. Ждал Валерку Копчёного, размышлял, как буду выкручивается. А тут изумился просто.

Археолог поднимает голову и также безучастно вновь упирается глазами в стол. У него на лице красуется свежий фингал. Судя по размерам, друг-Коля постарался. Зачем здешней милиции ОМОН, зачем спецназ, если у них младший лейтенант Степанов есть? Кого хочешь задержит.

Становятся понятны и все его ухмылки и подмигивания. Он сам был свидетелем той самой драки, после которой Серёга мог испытывать ко мне «личную неприязнь». Вот тебе и мотив! Но непонятным остаётся ещё многое.

— Ты его знаешь⁈ — мама смотрит на Серёгу, как на врага народа.

— Знаю, конечно, — говорю, — я у археологов фотографировал, а он там практику проходит. Знакомы даже. Не он это на меня ночью нападал.

Серёга смотрит на меня с надеждой. Что, думал, я тебя топить буду из той самой «личной неприязни»? Куражиться? Не такая я мразь. По себе людей не судят. И если Серёже такие мысли в голову приходят, значит, есть в этой голове определённая гнильца.

Но с его моральным обликом пускай родители, педагоги и комсомольская организация разбирается. А в этой ситуации и без того много непонятного.

— Ты, Ветров, дурака не валяй! — сердится Грибов. Он проходит в кабинет сразу после Серёги и, напустив на себя строгости, усаживается напротив мамы. — То «ничего не видел», то «точно не он».

— Сами же сказали, фигура… очертания… Да он выше меня на две головы! А там, наверное, с меня ростом человек был. Как тут перепутать⁈

— Ты говорил, выше тебя, — Грибов листает бумажки в папке.

Мог я такое сказать? Не помню дословно своих показаний в больнице. Хреново мне было, да и не запоминал особо. Копчёный ниже меня. Мог ли я сказать, что нападавший выше, чтобы подозрения от него отвести? Не мог, потому что не знал тогда, как разговор с ним обернётся. Может, памяти понадобилось бы «срочно вернуться», а делу дать ход. Так что не стал бы я сам себе противоречить.

— Не говорил, — мотаю головой, — путаете вы что-то. Мог сказать, что не помню. А тут представил этого, — показываю на Серёгу, — на месте нападавшего, и вижу, что не стыкуется картинка.

— Ты внимательнее посмотри, Алик, — расстраивается оставшийся в дверях Коля, — Всё же одно к одному складывается. Из лагеря он ушёл, до утра его не видел никто. И нож при нём нашли, и на том следы крови обнаружились.

Каким бы хорошим человеком не был милиционер, а дело для него важней всего. Особенно когда это «дело» можно прямо сейчас закрыть и в архив сдать, а себе «палку» поставить.

Вот и Грибов Николая даже не пытается остановить, чтобы тот мои мысли в верном направлении подтолкнул.

— Моей крови? — спрашиваю, — уже экспертизу сделали?

Понятно, что не сделали. Для этого надо материалы в область отправлять, вряд ли здесь что-то подобное делают. Даже если так, сверят, скорее всего, группу крови, не будет никто из за такой мелочи с ДНК заморачиваться. Но и с этим возиться никому неохота, ведь существует чистосердечное признание — «царица всех доказательств», как повторял товарищ Вышинский.

— Чьей же ещё? — озвучивает Коля.

— Да не трогал я его! — взрывается Серёга, — не видел даже! На хрен он сдался мне, фотограф ваш!

— А где был? — терпеливо спрашивает Грибов.

— Не скажу, — бурчит «старшак».

Детский сад, штаны на лямках. Однако если у товарища окровавленный нож присутствует, то может и не зря он не желает своими ночными похождениями делиться?

— Почему не скажешь?

— Да не помню я! — взрывается Серёга, — пьяный был, по лесу ходил, потом вернулся и спать лёг.

— Как же вы мне надоели, — вздыхает Грибов, — один «не видел», другой «не помнит». Ладно, Ветров, езжай домой.

— А с ним что? — киваю на «старшака».

— Это уже не твоя печаль, — немного мстительно заявляет Грибов, — будем экспертизу ждать. Может неделю, а может и больше. У нас тут КПЗ уютная, на кровати хоть выспится, а не в палатке.

Домой нас отвозит тот же старлей, по-прежнему не сказавший за всю дорогу ни слова. Уже у машины, застав Николая наедине, прошу его зайти с утра перед работой.

Дури в Серёге предостаточно, но в милиции он по моей вине оказался. Не вздумай я играть в благородство и выгораживать Копчёного, никаких вопросов к «старшаку» не появилось бы.

— Алик, — спрашивает мама, когда мы возвращаемся домой — ты уверен, что это не тот человек?

— Уверен, — говорю.

— А почему ты с ним дрался? — не отстаёт она.

— Из за девушки, — отвечаю, — приревновал он некстати, вот и полез. Но всё не всерьёз было, и разняли нас быстро.

— Жаль, — удивляет меня мама.

— Почему, жаль?

— Потому что теперь опять непонятно, кто на тебя напал, — она берёт меня за руку, и я вижу в глазах слёзы, — я очень-очень испугалась, когда всё это произошло. А вдруг, это случится снова?

— Не случится, мама, — обещаю я, сам в подобном совсем не уверенный.

Говорят, ложь во спасение — святая ложь.

* * *

— Коль, да не мог это быть студент! — в который раз объясняю я.

— С тобой дрался, — Николай загибает пальцы, — отомстить обещал, нож нашли и ещё кровь на одежде! Между прочим, это я Игнатичу подсказал, в каком направлении искать, — хвастается он.

— Тот, кто напал, у дома меня ждал, — привожу я единственный аргумент, до которого вчера додумался. — Знал этот Серёга, где мой дом? Не знал!

— Может, сказал кто, — чешет репу Степанов.

Ему очень не хочется отказываться от версии, которую сам же и выдвинул.

— Кто? — говорю, — девчонки не знали, даже Надя не знала. Их главный археолог тоже. Не пошёл же он ночью по домам спрашивать: «Тут фотограф живёт из районной газеты? Я его рэзать буду!» — голосом изображаю лихого джигита.