Тайна для библиотекаря (СИ) - Батыршин Борис Борисович

«…ерунда, скорее всего — крысы. Наверняка тут полно их ходов. Учуяли запах сальной свечи — вот и принюхиваются, ждут, когда мы уйдём…»

— Вы позволите мне, мсье? — математик приблизился ко мне и указал на предмет моих напрасных усилий. — Тут бронзовые бляшки с астрологическими символами, я бы посмотрел…

Я расслабленно махнул рукой — смотри, чего там… Учёный буркнул «мерси» и склонился к сундучку — только что носом не уткнулся в боковые стенки, действительно, покрытые пятиугольными выпуклыми пластинками со знаками зодиакальных созвездий и планет, от Меркурия до Урана. Знаки Нептуна и Плутона, естественно, отсутствовали.

— Наверное, это здесь. — сказал вдруг гасконец. Он сидел на корточках четвереньках перед большим сундуком и изучал «каталожную карточку». — Вот, тут значится: «катарский свиток».

— Ну, так надо трясти… в смысле — ломать! — оживился я. — Держи лом, а я пока отдохну.

За спиной негромко звякнуло, удивлённо вскрикнул математик. Я обернулся — он стоял, нелепо растопырив руки перед сундучком. Его боковая стенка откинулась вниз, открывая небольшую, очень толстую книгу в растрескавшемся кожаном переплёте из чёрной кожи.

— Я ощупал знаки, и оказалось, что те, что с планетами — поддаются при нажатии. А значит, это не просто украшения, а элементы секретного замка! Я стал их нажимать в порядке от Солнца к Урану, и ничего не произошло. Тогда решил попробовать наоборот, от внешних планет к светилу — и снова не сработало. Потом подумал немного, и решил, что стоит пропустить Луну. Не помогло. А когда пропустил и Солнце тоже — вот…

Я уставился на вскрытый тайник. Мыслей в голове не было совершенно, толькосаднили сбитые понапрасну пальцы.

— А зачем тогда были цепи? — спросил Ростовцев. Когда он успел подойти, я не заметил.

— Видимо, для таких идиотов, как я. К бабке не ходи, крышка не поднимается, хоть ты цепи зубами перегрызи. Расчёт на то, что грабитель их сорвёт, а когда поймёт, что проку от этого ноль — плюнет, и займётся другими сундуками…

Поручик потянулся к книге.

— Погоди!

Я вытащил из-за пояса перчатки, надел. Ростовцев удивлённо задрал брови.

— Только не спрашивай почему. Интуиция, шестое чувство, чуйка — назови, как хочешь, но только голыми руками я её брать не стану. И тебе не советую?

— Опасаешься, что страницы пропитаны ядом? Я слышал, что кто-то из Медичи проделывал такие штуки. Но эта книга лежит тут не меньше трёх сотен лет, за это время любой яд потеряет силу.

— Яд — да, потеряет. А если там что-нибудь похуже?

— Что?

— Понятия не имею. Но прикасаться к ней без перчаток не советую.

Чудишь, Витальич… — ухмыльнулся Ростовцев но послушно сделал шаг назад. Я медленно, словно оттягивая что-то неприятное, вдел руки в перчатки, поддёрнул — и, стараясь не замечать мелкую дрожь в пальцах, потянулся к тайнику.

«…Что-то ещё за напасть на мою голову?..»

— На каком это языке? — озадаченно спросил учёный. — Буквы знакомые, смесь латинского алфавита и кельтского оргамического письма, а вот содержание…

— Разберёмся. — сказал Д'Эрваль. — Обязательно разберёмся и переведём… потом, позже.

Глаза у него сияли, а к груди гасконец прижимал «катарский свиток», извлечённый из сундука — обеими руками, как нечто хрупкое и невыразимо ценное. Оно и было для него подлинной драгоценностью — пергамент, написанный потомками трёх «совершенных», бежавших некогда от костров инквизиции, чтобы сберечь величайшую свою тайну. Здесь сложный перевод не требовался — достаточно было бросить на пергамент один-единственный взгляд, чтобы убедиться в том, что это то, ради чего дальний потомок рыцаря Хуго и явился в далёкую Россию.

Немного всё же надо иным людям для счастья…

Учёный вопросительно взглянул на меня. Я кивнул, и он перевернул очередную страницу — пальцы в тонких лайковых перчатках, изрядно заляпанных ржавчиной и подземной пылью, едва касались древнего пергамента.

— Стойте!

Рука француза замерла.

— В чём дело, мсье? Вы увидели что-то знакомое?

У меня в глазах плыли тёмные круги, колени внезапно сделались ватными. Посреди страницы, в окружении непривычных значков в иде пересекающихся чёрточек, волнистых линий и концентрических кругов помещалось изображение кресла. Я сразу узнал его, хотя ни разу не видел со стороны — ни в тот, первый раз, когда оказался в туманной комнате, ни в следующий, когда она мне только лишь пригрезилась. Вот и туман, окружающий загадочный предмет меблировки, присутствует в виде редкой наклонной штриховки и мелких чернильных крапинок…

Я стоял и, не мигая, смотрел на рисунок. Мои спутники терпеливо ждали, а в голове тяжкой назойливой мухой билась единственная и совершенно неуместная в своей нарочитости фраза:

«…Вот тебе, бабушка, и Юрьев день…»

IX

— Ну, хорошо, найти-то мы эту библиотеку нашли. — сказал Ростовцев. — Большое дело сделали. А дальше-то что? Жан, ты изучал ярлычки со списками книг — здесь действительно такие редкости?

— Я мало что успел посмотреть. — отозвался гасконец. — Повезло, почти сразу наткнулся на нужный сундук. Но ещё много лет назад отец запрашивал учёных мужей из Московского Университета — да я вам, рассказывал, помните?

Я кивнул.

— Было дело. Ты ещё говорил, что они ничего ему не ответили.

— О том, где искать библиотеку — верно, ничего, потому что и сами не знали. А вот о предположительном её содержимом — ответили и даже немало. Целый список приложили. Как сейчас помню: все сорок томов истории Полибия, при том, что сейчас известны только двадцать три; «Оратории и поэмы» Кальва, соперника Цицерона в ораторском искусстве — о его произведениях вообще никаких сведений нет, кроме нескольких упоминаний у других авторов. Все сто сорок свитков «истории» Тита Ливия — при том, что сейчас известно только тридцать пять, полные, без купюр и сокращений, тексты «Энеиды» Вергилия и комедий «Аристофана и многое другое. Всего в библиотеке насчитывалось не меньше восьмисот томов, и для их перевозки якобы понадобилось ни много ни мало, семьдесят возов!

— Ну, это, наверное, вместе с сундуками… — ответил я. — Но да, объём приличный. И как это всё отсюда вытаскивать?

— Придумаем что-нибудь. — беспечно отозвался Ростовцев. — Не оставлять же эдакое добро Бонапарту и крысам. Хотя — даже без сундуков груз преизрядный, да и места немало занимает.

Я почесал подбородок. Задачка, что и говорить, нетривиальная — вытащить под самым носом у оккупантов несколько тонн настоящих сокровищ…

— Можно, конечно, дождаться, пока французы уйдут из города, но что-то мне подсказывает, что ничего хорошего из этого не выйдет. Раз уж мы распечатали тайник — теперь сюда всякий сможет забраться и спереть, что под руку попадётся. Переплёты на книгах вон какие богатые, иные из серебра и золота, с каменьями…

— Сперва надо решиться. — сказал Ростовцев. — Дело то рискованное, да и чертовщиной отдаёт, про эту библиотеку в Москве спокон веку чего только не болтают… Мы, вон, сами какого страха натерпелись, когда сюда лезли!

— Да вот хотя бы соплеменники нашего уважаемого Соломона и залезут. Залезете ведь, Соломончик?

— Жиды-то? — поручик иронически хмыкнул. — Это запросто, жиды — храбрецы известные…

Янкель, услыхав моё крамольное предположение, поперхнулся, и битых пять минут, брызгая слюной и размахивая руками, доказывал, что ни один еврей к этим подвалам и близко не подойдёт — и не из-за страха, а из-за запрета, который наложил ребе Менахем.

Я дождался окончания его излияний и осведомился:

— Ребе, запрет… это, конечно, важно. Но тебе, Янкель, это не помешало спуститься сюда с нами?

— Я ведь говорил: ребе Менахем предупредил, что однажды мне придётся это сделать И даже чёрные свечи дал — те, что мы возле двери жгли, помните?

Я задумался — и словно в ответ на мои мысли в кирпичной толще потолка что-то протяжно заскрипело. Ростовцев опасливо поднял глаз и шёпотом выругался.