Мурка - Валерий Александрович Гуров
— Лицо похумурее сделайте, а то вы чересчур добродушный, — напомнил Иннокентий охраннику.
— Меня тоже будут снимать? А отказаться можно?
— Можно. Но не нужно, — очень твердо произнес «командующий парадом».
Охранник поколебался, но когда еще представится возможность сняться в настоящем фильме? Послушно посмурнел, входя в образ.
Вся эта суета сбивала с толка банкиров, которые потели, краснели, но выполняли распоряжения Иннокентия, боясь неприятностей. И одновременно всерьез озадачила меня. Я хоть ни разу не был на съемочной площадке, но всё больше понимал, что как-то по другому должен происходить съемочный процесс... Ну а самое забавное, что камера у оператора до сих пор не работала. И ни режиссера, ни самого оператора это нисколечко не заботило. Наверное, просто и сами они на этой работе не очень давно. Я решил обратить на это внимание.
— Товарищ режиссер, вы, кажется, камеру забыли включить.
Иннокентий вздрогнул обернулся, посмотрел на меня, и ничего не ответив, велел, чтобы оператор включил камеру.
— Все готовы? — режиссеру ответили молчаливым согласием, оператор поднял большой палец. — Так-с, секундочку, чуть не забыл.
Иннокентий подошел к банкиру, занявшему место у стойки, дал клочок бумаги.
— Читать умеете?
— Еще бы! — оскорбился тот.
— Тогда будьте так любезны отыграть свою роль и зачитать, что написано на бумажке, глядишь, зачтется.
— Угу... — тот уже, видно, смирился и соглашался со всем, что просили эти решительные люди.
— Камера! Мотор!
Глава 17
Миша сразу вошел в образ и, трусливо озираясь, подошел к банкиру, сунув тому вексель.
— Хочу забрать деньги! — заявил он.
— Миллион? — банкир отнюдь не наигранно выпучил глаза на бумажку, то ли в нём скрывался недюжинный актерский талант, то ли действительно удивился, деньги-то немаленькие.
— Все, что есть, несите!
Банкир на секунду задумался, но дальше уже прочитал по той самой пожеванной записке от Иннокентия.
— Вы разве не хотите средства бедствующим перечислить?
Он очень старался говорить громко и четко, будто стоял на сцене Дворца съездов.
— Не хочу. Деньги давайте, — сложил руки на стойку Миша.
— Одну секундочку, прошу прощения, господа... Ефим Альбертович, точно выдавать? — банкир вышел из роли и произнёс это своим обычным, даже чуть надтреснутым голосом, его явно пугала сумма и вообще перспектива открывать сейф.
— Господи боже мой... — Шварц вцепился пальцами в волосы и принялся мотать головой. — А поменьше нельзя ли сумму, если вам так необходимо для реквизита? Ну пятьдесят тысяч возьмите... ну сто? Куда ж миллион, столько-то и в руки не получится.
— Товарищ Шварц, у нас все должно быть натуралистично, и деньги должны быть настоящие, а сумма большая, кто ж поверит, что этакая буржуина себе всего пятьдесят тысяч скопила! — возмутился режиссер.
— Господи... — продолжал причитать банкир.
— Вы не беспокойтесь, деньги будут возвращены в целостности и сохранности! Мы же их, в конце концов, не съедим, — уже несколько раздраженно заверил Иннокентий.
— Ну а поменьше разве сумму назвать нельзя... — не сдавался банкир. — Давайте, что ли, документы какие напишем? Нельзя же так.
— Сейф открывайте, а то мне из-за вас эпизод придется переснимать! — настоял Иннокентий, всё больше раздражаясь. —Что я потом в отчетности скажу, если вы съемке мешаете и имущество советское, в виде дефицитной кинопленки, транжирите?
— А-а-аткрываем, — решился Шварц, облизывая посиневшие губы и обливаясь потом. — Не надо ничего записывать, Иннокентий Петрович, мне неприятности не нужны, бог с вами.
Бледный как полотно банкир пошел к сейфу и начал его открывать трясущимися, непослушными руками. Двое других из этой троицы толстяков удивились, но я на них почти уже не смотрел..
Я, наконец, понял, куда попал. Все шло в разнобой, кадр был безнадежно испорчен сто и один раз, и теперь я мог точно сказать, что на неопытность киношников такие промахи не списать. Просто никакие это не съемки.
Всё подтвердилось, когда Шварц, открывая сейф, услышал трель звонка и бросился к телефону со скоростью, совсем не характерной для толстяка. Я обратил внимание, как выгнулась бровь банкира, как будто он не ожидал звонка.
— Марк Леонидович... возьмите трубку, — попросил Шварц одного из банкиров, который ближе всех стоял к телефонному аппарату.
Я видел, как перекосилось лицо Иннокентия как и тот переглянулся с неумехой -оператором, коротко кивнув.
Банкир, однако, успел снять трубку.
— Банк... у нас же тут съемка! — я видел, как нахмурился Марк Леонидович. — Как же это, не оповещены...
От услышанного из динамика лицо банкира вытянулось, как пасть у добермана. Несмотря на внешнюю медлительность, толстяк мигом сориентировался в происходящем. Я увидел, как он показывает какой то жест охраннику, отчего тот вскочил, хватаясь за оружие. Но и та сторона тоже клювом не щелкала и давно поняла, что их легенда с киносъемкой полетела в тартарары.
Охранник выхватил револьвер, но прицелиться не успел. Быстрее оказалась пуля, выпущенная из нагана «режиссера». Тот, как Клинт Иствуд в голливудском вестерне, первым, одним молниеносным движением выставил пистолет. Пуля попала в руку охранника, и тот зашипел, роняя своё оружие. Добивать его не стали, но ассистент, выхватив свой ствол, который у него тоже, разумеется, оказался, заверещал благим матом:
— Не двигаться, это ограбление!
— Всем лечь, руки за голову! — подключился Иннокентий.
Хотя я теперь не был уверен, что это его настоящее имя.
Чтоб тебя... ну ведь давно же почуял, что жареным пахнет! А сам — кино, кино, наконец, посмотрю, как снимают настоящий фильм. Облом вышел. Впрочем, времени на размышления не было, события начали стремительно развиваться, и отнюдь не в том ключе, который бы мог меня устраивать. Мнимый режиссер, возможно, ни дня не проведший в агитбригаде и кинематографе, прекрасно слышал, как в телефоне Шварцу что-то возбужденным голосом торопливо объясняют. Видно, тот, кому звонил толстяк-банкир, наконец, смекнул, что банк захвачен. Иннокентий, слыша жужжание из трубки, ловко поднял ствол охранника и прямо из него шмальнул по черному почти квадратному ящику телефона. Тот разлетелся фонтаном осоколков, заставляя вздрогнуть банкира-толстяка, который только и смог выдать:
— Мамочки, за что мне это все...
