Повелитель морей - Поселягин Владимир Геннадьевич

Сами немцы подобным геноцидом заниматься брезгуют, поэтому набирают в эти команды людей из лагерей военнопленных или из украинских и польских банд, которые с охоткой идут работать на немцев. Командует ими обычно немецкий офицер, но в забавах, особенно с молодыми девушками, он не участвует, брезгует. Этот же пленный рассказал, что у немцев есть план «Ост», он слышал, как о нём говорил немецкий офицер. Согласно этому плану всё население Советского Союза подлежит уничтожению, потому как его населяют унтерменши, что значит «недочеловеки». Вот зондеркоманда этот приказ и выполняет. И если вы думаете, что вас, стариков, не тронут, то ошибаетесь: их задача как раз уничтожать таких, как вы, удобряя вами уже их землю, как они считают.

Мы тут долго не продержимся: собьют нас. Нам нужно набить как можно больше этих тварей. Потом сюда придут немцы. Простых армейцев можете не бояться, максимум выгонят из домов в сараи да девку какую-нибудь офицеру подарят на ночь, а после дальше пойдут. А вот те, кто придёт за ними… Они и будут заниматься уничтожением населения.

Мы того пленного отвели командиру нашей группы, он генерал, комкор. Тот, выслушав мой рапорт, очень сильно осерчал и приказал уничтожить роту этих тварей. Мы это сделали, я сам четырёх пристрелил и двоих в рукопашной зарезал, никто не выжил, раненых добили. Позже я не раз видел следы их работ – сгоревшие дотла небольшие деревни и множество костей в углях на кострищах, оставшихся на месте больших сараев или домов, целые овраги расстрелянных. Большие сёла они пока не трогают, уничтожают небольшие деревеньки и хутора, но и до вас очередь дойдёт, если мы их обратно не погоним.

Я поклялся себе, что за подобные преступления уничтожу тысячу немцев. И я выполнял своё обещание, стараясь не оставлять подранков, добивая пулей или штыком. До выполнения данного мне слова мне осталось уничтожить семьсот двух немцев.

Что интересно, я ведь и не лгал, всё так и было. Особисты нашего шестого механизированного корпуса не раз фиксировали зверства таких команд.

– А те пятеро на реке? – с явным интересом спросил Потапов.

– Они посчитаны, – подтвердил я.

– И что, уходить? – спросил старик.

– Хотите жить – уходите. Хату и хозяйство можно восстановить, а жизнь не вернёшь.

– И далеко?

– Москву не возьмут.

Намёк он понял и удивился:

– Что, и Смоленск возьмут?

– Кровью умоются, но возьмут.

Дальше все ели в молчании, переваривая услышанное, многие переговаривались, слышались тихие матерки. Когда старик и девушка ушли, унося пустую посуду, мат уже стоял отборный – так бойцы отводили чувства. К обеду уже весь полк говорил о моём рассказе, меня даже вызвали в штаб, и я подтвердил, что так всё и было, и сообщил, где, когда и кто наш командир. После этого меня отругали – мол, сельчан пугаю, вон они уже покидают село со всем скарбом и живностью, что могут взять – и отпустили обратно в подразделение. Я же радовался, что они последовали моему совету: хоть кто-то выживет.

Тут на дороге появились облака пыли. К слову, село находилось на перекрёстке четырёх дорог, которые подходили к селу в виде правильного креста. Оборону мы заняли с трёх сторон, с тыла выставив лишь часовых. Наш батальон занимал позицию на той дороге, по которой мы пришли, но пыль появилась на правой дороге, где окопался третий батальон. И если раньше пыль оставляли небольшие автоколонны советских войск, то в этот раз это были именно немцы.

Взор я продолжал качать, уже тысяча восемьсот семьдесят метров, скоро до двух добью, но дальности всё же не хватало, только часть позиций третьего батальона видел. Первыми открыли огонь наши, и я, сидя на дне своего окопчика, с интересом наблюдал, как они вели интенсивную стрельбу. Жаль, Взор немцев не показывает, было бы интересно посмотреть на их действия. Визуально, изредка выглядывая, я видел два столба чёрного дыма, значит, смогли поджечь две единицы вражеской техники. Потери в живой силе, скорее всего, тоже есть, но в каких количествах, не знаю.

Минут через пять после первого выстрела на позициях третьего батальона начали вставать разрывы мин. Батальонные работают, два орудия. После ранения и лишения ноги миномёты я сильно недолюбливал. На каску от сотрясений сыпался песок, и это ещё миномёты работают, а когда орудия подтянут, будет ещё хуже.

Продолжая наблюдать, я чистил апельсин. Тут раздался шорох, и ко мне в ячейку скатился ротный; ячейка небольшая, на одного, и вдвоём мы с трудом в ней поместились.

– Ого, откуда такая редкость? – с удивлением поинтересовался ротный. – Давно апельсинов не видел.

– Знаешь, что такое апельсин? – в свою очередь удивился я, разделяя плод пополам и делясь с командиром.

– Я же с юга, из Поти. Город на Чёрном море, слышал?

– Слышал. Я когда батарейным старшиной был, у меня все командиры в качестве доппайка фрукты получали. И бананы были.

– Где доставал?

– Где доставал, это моё дело, просто ты первый, кто так отреагировал на апельсин. Если мандарины или персики многие видели, то апельсины – редкость. Про бананы или ананасы вообще не слышали. Хорошо ещё знают, что такое виноград.

Мы сидели и лакомились сладким фруктом. Проглотив свою половинку, ротный вспомнил, зачем ко мне пришёл.

– Ты говорил, что немецкий знаешь?

– Всё понимаю и немного говорю. Учить начал с началом войны, и практики много было.

– Переводчиком, значит, поработать не сможешь? – уточнил тот, баюкая перебинтованную руку.

– Извини, нет. Быстрый полевой допрос провести ещё смогу, а нормальный перевод – уже нет. А в чём дело?

– Да понимаешь, из штаба фронта приехал генерал-лейтенант и требует свежие разведданные. Желательно пленного офицера не ниже майора. Представляешь, говорит, что сразу наградит, наградные с ним.

– Покупает.

– Это да. Я и вспомнил, что ты – парень отчаянный и по немецким тылам как по своим ходишь. Комполка решил добровольцев набрать.

– Э, не надо добровольцев, я и один справлюсь.

– Делиться не хочешь?

– Если награда сама идёт в руки, глупо отказываться.

– Согласен. Собирайся – и за мной.

Собраться мне было быстро. Скатку через голову перекинул, свернул плащ-палатку, убрав её в вещмешок, тот – за спину, винтовку – в руки и быстро пополз за лейтенантом, иногда перебежками: ходить у позиций, демаскируя их, было запрещено.

Добравшись до крайних домиков через сады и огороды (тут проёмы сделаны и тропинки натоптаны), мы дошли до школы, где разместились штаб полка и санрота. Сглупили, на мой взгляд: это первоочередная цель для немцев. У здания я обнаружил легковую машину, явно трофейную – немецкий «Опель» с закрашенными тактическим знаками, броневик БА-10 и полуторку с бойцами, которые рассредоточились у машин.

В здании нас встретил дежурный и сопроводил в кабинет к комполка. Оттуда как раз выходили пятеро парней, и ротный шепнул мне, что это полковые разведчики, старший имел треугольники старшего сержанта в петлицах. Нас сразу пропустили в кабинет, кажется, это был класс биологии. Окон уже не было, стёкла хрустели на полу: видимо, неподалёку рванули несколько мин. Да они и сейчас рвались на позициях батальона и окраине села с той стороны.

– Ну, а ты что скажешь? – пророкотал здоровый мужик с бритой головой, в генеральской форме.

– Что за награда?

– Вот, – указал на меня генерал-майор нашему комполка, – сразу видно интерес. А то: «Мы не успеем, мы не можем. Нереальные сроки даёте, товарищ генерал».

– Это новенький, красноармеец Туманов, воюет с первых дней, как мне доложили. Имеет большой опыт работы в тылу противника, выходил из окружения с генералом Хацкилевичем.

– Что скажешь? – обратился ко мне генерал.

– Я уже задал вопрос. Что за награда?

– Хм, наглец. Это хорошо. Орден Красной Звезды даю сразу.

– Это за майора. А если полковник будет, а то и генерал?

– Хм, Звезду Героя хочешь?

– Нет, вряд ли я её получу, всё же из разжалованных командиров. А вот если два ордена Красной Звезды за генерала, то можно и скататься в тыл к немцам. Глядишь, с генералом и какой-нибудь толстый портфель найдётся. Как повезёт.