Сергей Бузинин - Последняя песнь Акелы. Книга вторая

С соседних бивуаков набежали привлеченные непонятным шумом буры, и Арсенин начал уже переживать за целостность друга, когда по жесту Максимова все стихло, так же как и началось.

— Восхищен вашим талантом, господин…Троцкий? — чуть склонил голову в вежливом поклоне Максимов. — А как бы вы отнеслись к тому, чтобы, скажем, завтра спеть не только для второй роты, а и для всего легиона?

Видя, что растерянный подобной постановкой вопроса певец чешет в затылке, полковник едва заметно улыбнулся.

— Не переживайте. Таланта у вас, я вижу, хватает, а от нарядов и прочей солдатской рутины я вас освобожу. Думаю, ваши командиры не откажут мне в такой малости. — И, ставя точку в разговоре, добавил: — Значит, завтра. После ужина. Думаю, что балка позади позиций второй роты аккурат для концерта подойдет. А уж аншлаг вам гарантирован, я обещаю.

В последующие дни на линии фронта царило спокойствие. Англичане не высовывались за линию своих окопов, буры, ограничившись ежедневной часовой бомбардировкой города, на вражеские позиции тоже не лезли, а Лев окончательно перешел на ночной образ жизни, давая концерты по ночам и отсыпаясь днем. Надо сказать, что его выступления пришлись как нельзя кстати для руководства осадой, так как в лагере, особенно в частях русских волонтеров, все чаще и чаще слышался ропот недовольства действиями командования. Пока все возмущение можно было изложить в лермонтовских строках: «Не смеют, что ли, командиры чужие изорвать мундиры о русские штыки?», но кому известно, что будет завтра?

После очередного концерта, когда Лев уже настраивался на ужин, он же завтрак, к нему подошел Ван Бателаан. Бесцеремонно прервав отдых приятеля, бур в достаточно резкой форме высказал недовольство, говоря, что Троцкий ему друг, и на африкаанс говорит, как завзятый бур, но поет почему-то только для русских. Хотя воюют все вместе. Когда же Лев попытался объяснить, что если он рискнет спеть священные для буров псалмы в непривычном для их уха звучании, то это может статься последним его выступлением, Барт невозмутимо пожал плечами и резонно заметил, что ежли Лев по-русски стихи пишет, то и на африкаанс напишет без труда. Сочтя свою миссию выполненной и даже не подозревая, что лишил друга покоя на ближайшие дни, бур удалился, а Лев, машинально жуя остывший ужин, крепко призадумался.

Лишь рассвело, Лев, наплевав на бессонную из-за размышлений ночь, подхватил гитару и упылил в лагерь буров, где принялся активно мотать нервы как приятелям из числа молодых, так и пожилым бюргерам, растолковывая всем и каждому, что он понимает под словом «фольклор».

Буквально через три дня постоянных метаний между лагерями и пустынной лощинкой он сумел исполнить шутливую песенку из нехитрого репертуара буров, чем заслужил признательность Ван Бателаана и появление на следующем концерте внушительной толпы местных ополченцев. А еще через пару дней Лев стал по-настоящему знаменит. По крайней мере, среди тех, кто осаждал Мафекинг.

Глава пятая

Ежевечерний концерт подходил к концу. Лев пропел уже почти все песни, включая шутливый рассказ о похождениях охотника, столь популярный среди буров, и мучительно раздумывал, стоит ли исполнять новую песню или нет. Буквально в трех шагах от него рядышком с Максимовым на бревне восседал Де Ветт. Нельзя сказать, что певец испытывал душевный трепет перед прославленным генералом, но кое-какое смущение присутствовало. Некоторое время юноша стоял молча, потом обреченно вздохнул и шагнул вперед.

— Я еще никогда и никому не пел эту песню, — глядя себе под ноги, хрипло выдохнул Троцкий. — Я написал ее для наших братьев-буров, и поэтому в первый раз я исполню ее на африкаанс. Потом я, конечно, спою ее по-русски, — чуть виноватым тоном добавил он. — Если братья-буры…

Не найдя нужных слов, он махнул рукой и, ощущая каждым нервом немую поддержку земляков, повторил свои слова на африкаанс. Дабы не потерять последние остатки решимости, Лев, не дожидаясь, пока стихнет удивленный ропот буров, ударил по струнам.

Один утратил детей и жену,И дом его в крови и огне.А мы свою теряем страну,Вдвойне теряем все и втройне.

И наземь пала зловещая тень,И мы идем дорогой потерь.Врага не сдержит и тысяча стен,Но крепость наша — Магерсфонтейн!

В поистине мертвой тишине, где даже костер бесшумно рвал собирающуюся темноту, легкий ветерок нес слова дальше и дальше. А певец тряхнул головой, сбрасывая с глаз слипшиеся от пота пряди, и выдохнул в мрачные лица:

Братья буры, будем же героями!Наша верность — лучшая броня.Кто стреляет в сердце нашей Родины,Должен прежде выстрелить в меня!

Внезапно слова второго куплета вылетели из головы. Вспоминая забытые строки, Лев чуть затянул проигрыш и уже собрался с конфузом покинуть импровизированную сцену, как вдруг откуда-то сбоку чеканным ритмом марша ударил барабан. Скосив глаза, насколько это было возможно, Лев взглянул на неожиданного помощника — незнакомого мальчишку с очень мягкими и красивыми чертами лица. Барабанщик залихватски подмигнул удрученному певцу, и позабытые слова полились сами:

И где мне быть в час печалей и бед?Оставить дом и жить вдалеке?Спроси́те — и покажу я в ответКомок родной земли в кулаке.

Вокруг по-прежнему царила тишина, спрессованная в единое целое напряженным молчанием буров, и Троцкий, опасаясь наткнуться на отвращение или, что еще хуже, на равнодушие, не смел взглянуть в лица слушателей. Бросив украдкой взгляд вперед, он заметил тонкую полоску слезы, медленно ползущую по щеке стоящего в первом ряду пожилого бюргера. Собравшись, как солдат в ожидании последнего броска на штыки, и отведя гриф гитары в сторону, строки последнего куплета Лев уже просто выкрикнул, адресуя их только ему.

Мы ад пройдем, в небеса воспарим,Мы тех восславим, кто не предаст.Поем отваге и храбрости гимн,И слышит наша Африка нас.

Он только начал выводить первую строчку припева, как стоящая вокруг толпа вдруг подхватила: «Будем же героями!» — и до самого конца продолжала подтягивать певцу. Пели все, все без исключения. Путаясь в словах, захлебываясь слезами, просто мыча в такт, но люди пели. И Лев с ужасом и одновременно с гордостью подумал, что в неведении своем сочинил Гимн! Он только что дал жизнь словам, которые переживут и автора, и всех присутствующих.

Выполнить свое обещание и повторить песню на русском он не смог по вполне тривиальным причинам. Во-первых, вокруг стоял невообразимый шум и гам, а во-вторых, руки певца были заняты. Одной он, словно солдат, переходящий реку, удерживал над головой гитару, а вторую тряс Де Ветт.

— У меня просто нет слов! — задыхаясь от переполняющих его чувств, выдохнул обычно хладнокровный до невозможности полководец. — Вы… вы просто не представляете, как я вам благодарен! Да что я! Мы все вам благодарны, господин Троцкий! Любая награда за вашу песню, включая все золото моей Родины, покажется смешной и нелепой… Но может быть, так я смогу хоть немного отблагодарить вас, мой друг!

Перестав трясти руку певца, Де Ветт нахлобучил на голову Льва свою шляпу — некогда щегольский котелок со следами пулевых отверстий, повязанный белой шелковой лентой.

— Это, конечно, несколько неказистый подарок, — чуть смущенно буркнул генерал. — Но она счастливая. Можно сказать — заговоренная… А еще я предлагаю вам продолжить службу в моем коммандо, — бур вновь ухватился за руку молодого человека, как за спасательный круг. — Соглашайтесь. Такую честь я предлагаю далеко не каждому.

Лев чуть смущенно улыбнулся и отрицательно покачал головой.

— Честь и в самом деле велика, но простите великодушно, господин Де Ветт, лучше я останусь служить рядом с друзьями.

Бур, внимательно посмотрев в глаза Троцкому, понимающе кивнул и более к разговору о смене места службы не возвращался.

Весь следующий день Троцкий пытался хотя бы немного отоспаться, но попытки были тщетны, его постоянно будили. Дабы дать другу хоть немного отдохнуть, Арсенин затащил полусонного и вяло отбивающегося Льва в блиндаж, выставил у входа вооруженный караул, а сам на пару с Туташхиа уселся неподалеку, заворачивая поклонников на дальних подступах. Через пару дней волна восторга стала чуть меньше, но тем не менее вечерние концерты собирали почти всех, способных стоять на ногах.

Глава шестая

Едва закончился ужин, как в лощину, расположенную в полумиле от линии окопов, заполняя пространство перед самодельным дощатым помостом, начал стекаться народ. Приподнявшись с лавочки, установленной заботливыми земляками из второй роты, Лев удивленно присвистнул. Похоже, что на сегодняшнее выступление собрались все, кроме часовых на аванпостах, небольшого отряда артиллеристов и их охраны из Гэйм Три. Еще не хватало Де Ветта, Максимова и группы старших офицеров, но те как засели в палатке командующего после обеда, так до сих пор ее не покидали. Решив далее не затягивать с началом (несчастливцы из свободной смены, обязанные сменить часовых, уже нервно покуривали и шепотком обсуждали, под каким благовидным предлогом с разводом по постам припоздниться), Лев ободряюще подмигнул Максу, барабанщику, поддержавшему его во время первого выступления, и решительно ударил по струнам. Сбоку уже привычно рокотнул барабан, и тысячи голосов, вслед за певцом, подхватили строки Гимна. В принципе, ни в гитаре, ни в барабане необходимости не имелось, их все равно никто не слышал, но и Лев, и Макс честно аккомпанировали рвущим ночную тишину словам. Троцкий еще раз оглянулся на компаньона. Тот, прикрыв глаза, вдохновенно отбивал ритм и во весь (надо сказать, достаточно красивый) голос подпевал. После первого выступления Лев предложил барабанщику петь вместе, но Макс почему-то покраснел и заявил, что единственно, чем сможет помочь солисту, так это барабанным боем.