Я был аргонавтом (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

— Огонь должен быть не внешним, а внутренним, а узы крепнут не от жара колец, а от жара сердец. А наши кольца — символ бесконечности любви и верности.

Фух, выкрутился!

Но вот, все обряды завершены, клятвы заключены, на пиру подняты тосты за процветание супружеской пары, а мы, под гогот гостей (Геракл, гад этакий, ржал громче всех), удалились в опочивальню, любезно предоставленную ванактом в своем дворце, оставив аргонавтов и придворных догуливать нашу свадьбу. Надеюсь, головы у наших друзей крепкие, а сил еще хватит, чтобы ублажить девчонок-рабынь, с любопытством выглядывающих из-за колонн?

Артемида все-таки зашевелилась, отбросила одеяло, потянулась, словно большая кошка, сладко зевнула и сказала:

— Вставать не хочется, и к гостям выходить тоже неохота.

— Может, и не пойдем? — обрадовался я. — Поесть нам сюда принесут, а гости и без нас обойдутся, а мы...

— Нет уж, терпи до вечера, — усмехнулась богиня. Ласково щелкнув меня по носу, тут же его поцеловала и сказала: — Не забывай, что я еще от сегодняшней ночи не отошла. Никак не думала, что мой избранник станет меня таранить своим рогом, словно буйвол. Потерпи, дай мне время. Я столько лет считала, что плотские утехи не для меня, а тут все свершилось.

Я лишь вздохнул, картинно развел руками, соображая — сравнение с буйволом, это комплимент или оскорбление, но решил, что, наверное, все-таки комплимент.

Ну, раз так, то надо бы умываться, да и выходить к гостям. Где тут умывальная комната? Ах ты, опять забыл. Какие комнаты, если на дворе Бронзовый век? Нужно стукнуть по щитку (медному!), лежавшему у изголовья и сразу же все принесут — и ночной горшок, и тазики, и кувшины для умывания.

Вон, уже кто-то заявился. Женщина. Не иначе, добросовестная рабыня решила полюбопытствовать — не нужны ли ее услуги? Вовремя. Мне как раз нужно приказать, чтобы вынесли ночной горшок. Он, хоть и прикрыт крышкой, но все равно, непорядок.

О, нет, это не рабыня. Длинный хитон, перехваченный поясом с камушками, скорее напоминает расклешённое платье, а повадка, а стать? Рабыни так себя не держат. Лицо молодое, но видно, что женщина зрелая, привыкшая не командовать даже, а повелевать. А еще от нее исходило легкое свечение. Нет, гостьюшка не простая. И Артемида при ее появлении слегка напряглась.

— Девушка, вас не учили, что следует постучать, прежде чем войти в чужую комнату? — вежливо поинтересовался я.

— Саймон, покровительница семьи может входить в любой дом без спроса, — негромко сказала Артемида, но меня уже понесло: — Вот, пусть она и входит в любые другие дома, но не в наш. Незваный гость, он хуже пьяного сатира.

— Агротера[24], твой избранник слишком наглый для смертного, — сказала незваная гостья так, словно меня здесь не было. — Он либо слишком храбрый, либо дурак. Может, лучше его превратить в собачку? Пусть себе тявкает.

Артемида, уже вставшая во весь рост, собиралась что-то сказать, но я, отстранив свою жену, сказал:

— Жаль, голубушка, что ты женщина. — Надеюсь, мой голос не задрожал от страха, потому что я понял, кто к нам явился. Признаюсь, страшно стало до жути, но отступать поздно. — Будь ты мужчиной, поучил бы тебя хорошим манерам.

— Вот как? — с интересом спросила Гера, пройдя по комнате несколько шагов. Мотнув головой, богиня сказала: — Что ж, посмотрим, насколько ты храбр.

Там, где только что была женщина, вдруг вырос огненный столб. Немедля ни секунды, стукнул по медному щитку, а когда в дверном проеме возникла испуганная мордочка рабыни, приказал:

— Воды!

Огненный столб надвигался на меня, но рабыня уже протягивала кувшин и я, ухватив емкость, выплеснул половину воды прямо на пламя. Раздалось шипение, огонь исчез, а передо мной появилось мокрое и слегка растерянное лицо Великой богини. Впрочем, растерянным оно выглядело недолго, щеки покраснели, ноздри расширились —смятение сменилось гневом. Я же, невольно переведя взгляд с лица богини на ее грудь, слегка засмотрелся на мокрую ткань, облегающую ... облегавшую... нет, облепляющую ... Видимо, это меня дурака и спасло.

Гера, верно, отследила мой взгляд, улыбнулась, а потом сама перевела глаза с моего лица, на то место, что ниже лица, и даже живота (а ведь хитон-то я не успел надеть!) и насмешливо сказала:

— Девочка моя, ты плохо трудилась в первую брачную ночь. Всегда говорила, что не стоит выходить замуж девственницей.

— Хм... — только и сказала молодая жена и, забрав из моих рук кувшин, вылила оставшуюся воду на то самое место, что не понравилось (или, напротив, понравилось?) Гере.

— Холодно же! — заверещал я, подскочив на месте.

Вода в кувшине оказалась не просто холодной, а ледяной, и вся моя «фантазия» сошла на нет.

Дружный смех двух богинь показал, что мир в семье восстановлен, и скоро тетушка и племянница, усевшись прямо на ложе, завели неспешный разговор.

— И что там у нас? Как родственники? — небрежно поинтересовалась Артемида.

Таким тоном племянница, выбравшаяся из глубокой дыры в большой город, спрашивает у приехавшей в гости тетушки. Мол — что там у нас, в поселке Сердюкино происходит? Как твой супруг — по-прежнему пьет? А дети смогли устроиться на работу? А как соседка, хронически беременная каждый год, неизвестно от кого? На самом-то деле племяннице все это уже неинтересно, но нельзя же обижать любимую тетку.

— Зевс бесится, Афина и Геба тихо завидует, остальные недоумевают. Считают, что Артемида-девственница, если уж у нее — прости, засвербело, в том самом месте, могла бы выбрать себе более достойного жениха — того же Геракла. Только Гермес твердит — сестрица нашла подходящего мужа. Гермес, ты знаешь, порой бывает несносным, но мой муж и повелитель к нему нередко прислушивается, да и остальные члены семьи.

— Как ты считаешь, отец простит?

— Простит, а куда он денется?— махнула рукой Гера и усмехнулась. — А разве ты, выбирая мужа без согласия своего отца и повелителя, в этом сомневалась?

Артемида искоса посмотрела на тетушку, некогда гонительницу ее родной матери, и ничего не ответила. А можно не сомневаться — прекрасно понимала. Ишь, а ее считают холодной властительницей, не обращающей внимание ни на что, кроме своих животных, а она еще и психолог. Впрочем, а разве обязательно быть психологом, чтобы понимать, что любой отец, любящий своего ребенка, простит ему все прегрешения?

— Не спрашиваю — хорош ли твой муж в постели, поняла, что неплох, но я хочу узнать — сможет ли он проявить твердость, общаясь с богиней? — спросила Гера.

— Сможет, да еще как, — хмыкнула Артемида и наябедничала. — Мы еще не успели пожениться, а он меня уже избил.

Ну, Артемида, совести у тебя нет. Когда это я тебя успел избить?

— Ты избил? — возмутилась Гера. — Ты осмелился избить богиню еще до того, как она стала твоей женой?

Интересно. Выходит, если женился, пусть даже и на богине, то можно бить?

— Я сама виновата, — поспешила реабилитировать меня супруга. — Позавчера, когда мы гуляли по городу, зашли на рынок рабов, где продавались красивые женщины. Я предложила Саймону меня продать — он получит золото, а я потом превращусь в медведя или в льва, и вернусь к нему. Думала, что он оценит мою шутку. А он отвел меня в сторону, задрал подол и дал мне по заднице.

— А не надо было так шутить, — проворчал я. — Очень плохая шутка. Нельзя, даже в шутку, продавать любимую женщину. А я еще и ладонь отшиб о твою задницу.

О том, что у моей любимой божественная задница, говорить не стал. У богини иной и быть не может.

Артемида, не смущаясь Геры, бросилась меня целовать. Впрочем, саму Геру вряд ли бы что-то смутило. Займись мы с Артемидой при ней любовью, сидела бы, да еще и советы давала.

— Саймон, тебя не волнует, что ты стал мужем богини? — спросила вдруг Гера. — Сейчас ты молод, хорош собой, но твоя жизнь коротка. Ты скоро состаришься, станешь немощным, а потом умрешь. Она же останется вечно юной и прекрасной.