Стоп. Снято! Фотограф СССР (СИ) - Токсик Саша

Как удобно было в наше время. Зашёл в интернет, почитал обзоры, посмотрел видосы, сделал выводы. А сейчас, что делать? Куда идти и у кого спрашивать? Митрич в этом деле мне точно не советчик. Едва ли он следит за трендами.

Так что я направляюсь в единственный доступный источник знаний. В библиотеку.

Подшивка журналов "Советское фото" немного приоткрывает мне глаза. В рубрике "Техника фотографии" есть вполне приличные обзоры. А в одном из номеров я натыкаюсь даже на самую настоящую рекламу немецких фотоаппаратов "Практика".

Ну, до них мне точно как до Китая раком. Что-то в областном ЦУМе я таких аппаратов не видел. Да и не позволит мне никто покупать подобное на казённые деньги. Там явно не одной сотней рублей пахнет.

"Зоркие" и прочие "дальномеры" я отметаю сразу. Попробовал на ФЭДе, не понравилось. Такое чувство, что из артиллерийского орудия прицеливаюсь. Только зеркалки.

Среднеформатные камеры вроде "Любителя" тоже не подходят. Хотя это техника считается профессиональной, но с репортёрскими задачами совершенно "не бьётся". Она тяжёлая и громоздкая. Да и плёнку для него не укупишь.

Среди зеркалок царят и конкурируют две марки. "Зенит" и "Киев". Прямо как в наши дни Кенон и Никон. Наверняка у каждой есть свои фанаты и хейтеры, которые ожесточённо ломают копья друг с другом. Только не на форумах, а очно. За кружкой "жигулёвского", например.

Оба советских бренда активно не дружат. У них даже объективы друг к другу не подходят! Облизываюсь на Киев-15. По описанию, для своего времени это бомба. Настоящий автомат с полностью интегрированным качественным экспонометром. Прикидываю цену и закатываю себе губу. Стоить такая штука должна не меньше самолёта. Ну хотя бы кукурузника.

Зениты поражают количеством модификаций. К примеру, "Зенит-Электро", про который я никогда не слышал. При этом технологически отстают от "Киева" на несколько лет. "Зенит-TTL" который кажется по описанию аналогом "Киева-15" существует только на уровне прототипа. В общем, надо думать, и при этом втиснуться в имеющийся бюджет.

Планирую на завтра поездку в Белоколодецк, а остаток дня посвящаю переезду. Митрич радуется моему назначению, словно я его родной внук. Может в этом есть и корысть. Теперь я точно не претендую на его рабочее место. Но мне всё равно приятно.

Прихватив с собой увесистый бадик, старый фотограф доходит со мной до редакции. Здесь его знают и уважают. Моя репутация в коллективе сразу вырастает на несколько пунктов.

Митрич хозяйски осматривает лабораторию.

— Окно они нахрена тут сделали? Черти криворукие!

— Планировка такая, наверное, — пожимаю плечами.

— Трудно было заложить или заколотить чем-нибудь? Проявочная с окном, это как гадюку себе в штаны засунуть!

— Так занавесить можно?

— Гляди! — Митрич щёлкает выключателем.

Сначала мне кажется, что мы оказались в полной темноте. Потом мрак отступает. Я вижу свои руки, только очертания и то, как я ими двигаю. Тёмная фигура рядом со мной —Митрич. Тонкие струйки света сочатся из за штор и вдоль дверного проёма.

— Видел?! — торжествует фотограф, — кабздец твоей плёнке, студент. Ей много света не надо. Этого в самый раз.

Митрич меня озадачил. Я думал, с лабораторией всё будет проще. Пришёл, расставил приборы и начал работать.

— Плёнки можно и в специальной камере проявлять? — говорю, — я в журнале видел.

"Советское фото" оказался кладезем самых разнообразных знаний.

— Снимки ты тоже в камере будешь печатать? — отвечает Митрич. — То, что при красной лампе засветки не видно, не значит, что её нет.

— И что делать?

— Светоизоляцию нормальную, вот что! — кипятится Митрич. — Поговори с этой цацой, могу ли я тут всё правильно сделать?

Подосинкину, он, почему-то недолюбливает. Я быстро решаю все организационные вопросы. Няша кивает, даже особо меня не слушая. Только смотрит внимательно и задумчиво. Подчеркнуто игнорирую её взгляд и возвращаюсь к деду.

Тот уходит к себе, а потом приволакивает в редакцию несколько листов плотного картона, ведёрко клея ПВА и ещё кучу разного, по мелочи.

Митрич открывает внутреннюю раму, а на внешнюю обойными гвоздями с большими шляпками прибивает картон.

— Нехрен тебе на улицу пялиться, — комментирует он.

Я не спорю.

Все щели он проклеивает тонкой бумажной лентой. Я такую помню по раннему детству. Ей заклеивали на зиму фрамуги в те времена, когда все их не заменили на пластик.

— Степан Дмитрич, форточку оставьте!

— Гляди-кась, на него, нежный какой, — веселится дед. Обойдёшься.

Полотно двери он обивает по краям полоской кожи с плотным ворсом, похожей на овчину. Она плотно прилегает к косяку и не даёт никаких зазоров.

— Ну вот! — Митрич выключает свет, — Хорошо сделали! Комар хер не просунет!

Темнота абсолютная. Глухая. Чернильная. Щёлк обратно! Свет бьёт по глазам, аж слёзы выступают.

— Степан Дмитрич, спасибо!

— Спасибо не булькает, — ухмыляется дед. — Пошли, хлам твой перетащим.

Напоследок он выдаёт мне пару кювет и отличный красный фонарь. В подарок.

— Ты только заходи теперь, — Митрич украдкой смахивает слезинку, — не забывай старика.

Провозились с ним до темноты. Дома пытаюсь повторить физику. Она будет следующим экзаменом.

Просыпаюсь глубокой ночью. Щека на учебнике. На часах два. Прошлую ночь я практически не спал. Вместе с учебником переползаю к себе в летнюю кухню. Кладу "Физику" под подушку. Может быть, хоть так что-то впитается.

Ко многому я успеваю привыкнуть в советской действительности, но к электричкам ещё нет. Пять часов в пути — время, которое просрано совершенно бездарно. Ни музыку не послушать, ни книгу не почитать. В этот раз толпа прижимает меня к стенке вагона, и я даже успеваю покемарить часа полтора.

Поезд идёт рывками. Станция. Короткий разгон, замедление, станция. И никто, сука, не сходит на этих станциях. Все только трамбуются и трамбуются.

На вокзале в Белоколодецке специально смотрю, нет ли сегодня поезда "Адлер-Гомель". Гонять чаи с проводницей куда приятнее, чем висеть как прибалтийский шпрот.

Поезда нет, а последняя электричка уходит в 15.40. На часах уже полдень, так что надо двигаться поскорее. Транспортные маршруты я изучил в прошлый приезд, и сейчас уверенно сажусь в троллейбус.

— Девушка, — говорю, — за проезд передайте, пожалуйста.

И пять копеек протягиваю. Выучил в прошлый раз, как это делается.

— Молодой человек, с дуба рухнули?! — отвечает "девушка" лет пятидесяти. — Талончики купите.

Как в нашей стране тяжело с обращениями к женскому полу. Вот во Франции назови любую "мадмуазель" и не ошибёшься. Разве что муж стоит рядом, и тогда даме с огорчением придётся признать, что она всё-таки "мадам". Но такие случаи происходят крайне редко.

У нас же от бесполого "товарищ" веет партсобранием, от "гражданочка" милицейским протоколом. "Сударыня" морально устарела и обратно так и не прижилась, а на "женщину" обижаются все, независимо от возраста. Вот и хотят все в "девушках" превращаясь потом сразу в "бабуль".

От слова "талоны" для меня веет тоскливыми девяностыми, когда по ним продавалось всё — от сахара до водки.

Оказывается, троллейбус оплачивается совсем не так, как автобус. Нужно сначала покупать талоны у водителя или в киосках "Союзпечати". Затем запихивать их в компостер и пробивать дырочки, которые подтверждают, что поездка оплачена. По какой-то причине я это начисто забыл.

Протягиваю суровой кондукторше рубль. Не хватало ещё спрашивать "сколько стоит проезд". Ещё в психушку загребут от такого вопроса.