Япона осень - Лео Сухов
По-хорошему, надо было решаться на вылазку, чтобы перестрелять врагов в их укрытиях… Но я не был настолько уверен в своих бойцах. Японцы не первый день участвуют в боестолкновениях, а тот же Паша и его мушкетёры, скорее всего, опыта почти не имели. В лучшем случае, они победили группу «кукушат». И то не факт, что просто не заболтали до смерти…
Впрочем, это не помешало мне напомнить им об их планах:
— Кто там хотел поискать разумный элемент среди японцев? Сейчас самое время!
— Не… Мы лучше потом поищем!.. — как-то неуверенно отозвался Паша.
Правильное решение… Вот только ситуация у нас была неправильная. Это мы должны были стрелять во врага и убивать его, а не наоборот. И вообще, было бы неплохо узнать, сколько там, в траве, прячется противников. Но как?
— Сколько их было? Видел кто-нибудь? — с надеждой уточнил я.
— Когда они вошли в траву с дороги, мы по шевелению человек сорок насчитали… Но, возможно, их больше! — откликнулся Ждан. — Они ведь могли не каждый по отдельности идти, а по двое-трое, например.
— А сейчас они чем заняты? — спросил я.
— А не знаю! Никого на вышке нет, — отозвался командир заставы. — Метко стреляют, сволочи!
Я посмотрел на небо. До утра оставалось ещё часа три. Смысла воевать с японцами ночью я не видел…
Поэтому принял единственное трезвое решение, которое пришло на ум:
— Ждём утра! Стреляем на шевеление!
Я надеялся, что утром ситуация прояснится. Или, может, к нам подтянется первое подкрепление из фактории. Решиться на лобовую атаку я пока не мог, хотя понимал, что это лучший выход. Но у наших ребят банально не хватало опыта и сил.
Оставалось только ждать.
[a1]Правильно понимаю?
Глава 14
На отличненько окопались
Дневник Листова И. А.
Двести тридцать седьмой день. Избирательность памяти и другие психические девиации в безвыходном положении.
Однажды, в юности, мне в руки попала бумажная книга. Нет, их ещё хватало в старых библиотеках, куда я, впрочем, как и другие подростки, не ходил. И в личных коллекциях, которые меня в моём сложном возрасте не интересовали. Ну и в музеях, само собой — где они никак не могли попасть мне в руки, потому что хранились за стеклом.
А потом, разгребая старое барахло в квартире родителей, я нашёл в кладовке, на дне коробки, книгу.
Древняя детская книжка из лохматого двадцатого века… Ну и я, само собой, перед тем как отправить её в помойку, пролистал шуршащие жёлтые страницы. И даже зацепился взглядом за какую-то старую песню. Чем-то она меня тогда нежно царапнула, продравшись сквозь подростковые колючки…
Правда, до сегодняшнего дня я знать не знал, что ещё помню её первые строчки.
«Солнце красит нежным цветом стены древнего Кремля… — повторял я про себя, стараясь не вывихнуть челюсть в широком зевке. — Солнце красит нежным цветом стены древнего Кремля…».
Кремля у нас не было — если, конечно, не считать за него деревянный частокол с дырами между брёвен. А вот солнце — было. Его лучи медленно озарили сначала верх заграждения, а затем стали спускаться всё ниже, ниже… Цвет у брёвен в утреннем свете и в самом деле был нежным. Вот, наверно, и вспомнилось.
Укрывшись за двумя спаренными брёвнами, я сидел так уже второй час. У брёвен был маленький секрет: если немного привстать, между ними виднелось небольшое отверстие. И его оказалось очень удобно использовать как глазок.
На том месте, где час назад я через этот самый глазок обнаружил японца, на стеблях травы осталась висеть его коническая соломенная шляпа.
Это, видимо, был единственный элемент одежды, который он не сформировал из белого трико. Впрочем, надеюсь, там ещё ботиночки остались… Или хоть сандалики какие-никакие! Ведь, как ни крути, ботинки — это наше всё! И не надо считать это фетишем одного отдельно взятого Вано. Все до единого с этим согласны. А кто не согласен — тот, значит, не все.
Обувь нам роботы не выдавали. Приходилось покупать её на Алтаре, любить, холить — и страдать, видя, как она убивается об собственные ноги, острые камни и тупые лица тупых людей. Так что, если от японца осталась не только дурацкая шляпа, но и обувь — она моя! Моя прелесть!
А пока я осторожно высматривал новую цель. И при этом старался поменьше дрожать от холода. Утро выдалось на редкость промозглым. Ещё и туман поднялся перед самым рассветом, будто мало нам было пронизывающего ветра. А самое неприятное — мы точно знали, что вскоре наступит день, который обещал, наоборот, быть очень и очень жарким!
В жизни, конечно, всё относительно… Во всяком случае, с летним пеклом этот осенний день не сравнится. Но и я — отнюдь не мастер акклиматизации. И не могу легко приспособиться к таким перепадам температуры. Моему организму, с детства познавшему все блага цивилизации, нужно время…
«Солнце красит нежным цветом стены древнего Кремля… Солнце красит нежным цветом стены древнего Кремля…».
…Трава напротив меня зашевелилась иначе, чем другие, порядочные травы. Все остальные колыхались от лёгкого ветерка, который росой сдувал утренний туман на наши несчастные продрогшие тела. А эта трава шевелилась неправильно… Будто что-то дёргало её не по ветру, а против него.
Я поудобнее пристроил руки на вертикально поднятой винтовке. И снова присмотрелся к подозрительной траве… Надо было засечь цель через глазок, затем дождаться и, быстро высунувшись, выстрелить именно туда, куда нужно. Так что я запоминал каждую подробность. И стоило траве снова шевельнуться, как я начал действовать…
Шаг в полуприседе в сторону, винтовку вперёд, найти место, прицелиться, выстрел. И назад, в укрытие. Крик в траве, стук в бревне — и болт, задевший деревянную ограду, покатился в центр лагеря.
А со стороны японцев донеслось слегка истеричное и плаксивое:
— Каре!.. Ашиокорошита-а-а-а!
Защитники маленького форта проснулись, как по сигналу. Большинство дремало сидя, а те, кто держался, вынуждены были периодически всех будить. Иначе то один засыпающий начинал выпадать из-под прикрытия брёвен, то другой…
— Ишь ты подишь ты, корошита какой-то! — буркнул Мелкий. — Разбудил, ля! Вано, чо ты их отстреливаешь? Их там, как ни стреляй, дохрена!
— Мелкий, не хотелось бы тебя расстраивать… — беззлобно проворчал я
