Андрей Посняков - Посол Господина Великого
А, прибежал, паразит плешатый! Ах ты, тля болотная…
Не дошло до расправы дело.
Нюхнул только кувшинец Неждан Анисимов — сразу все понял. Перепутал, сказал, да к подьячим бросился. С их стола кувшинец забрал, Олегов поставил. Пейте, ребята, веселитеся!
— Вот, батюшка, отведай при мне!
Аккуратно налил в чарочку.
Хватанул Олег Иваныч… О! Другое дело! Сразу видно — медок дорогой, стоялый, выдержанный — пьется как любится!
— Хорош ли медок-то?
— Неплох. Тащи еще рыбы. Али девку свою пришли.
Не прислал плешак девку. Самолично рыбу принес. Ну, черт с ним.
Пообедав, вышел Олег Иваныч на двор коня отвязывать. Глянь, покормили конягу-то, овес в ясли присыпали. И то ладно. Не успел в седло сесть, за рукав схватил кто-то. Оглянулся: девица хозяйская… Глаза заплаканные подняла, молвила:
— Не могла я внутри-то, Неждан там. Жив Гришаня-то?
— Жив, Ульянка, коли поклон передает… — не моргнув глазом, соврал Олег Иваныч, уж больно девчонка выглядела опущенной. Да ведь — и не совсем соврал-то. Наверняка жив отрок, как и Софья жива. Дайте только срок до них добраться!
Выговорилась девка, расплакалась. Про все рассказала, на терем опасливо глядючи. И про работу с утра до ночи, и про тоску лютую, и про Неждана…
Олег Иваныч растрогался, по голове девчонку погладил:
— Неладно живется тебе, девица. Ну, не реви, не реви. А может, в Новгород тебе лучше вернуться?
— А можно? — вспыхнули надеждой глаза Ульянкины, засветились.
Смутился Олег Иваныч, только и буркнул:
— Придумаем что-нибудь. А покуда — жди, дщерь!
Убежала в дом Ульянка, на прощанье рукой махнула. Ишь, как обрадовалась-то! А чему? Чем он, Олег Иваныч, ей помочь может? Сам-то — пленный, и ежели пользуется какой-то толикой свободы, так единственно из благородства и расположения Силантия Ржи, служилого человека Ивана Васильевича, государя московского. Захочет Иван, прикажет — и нет Олега! Вот так-то. Но с Ульянкой надо что-то думать. Может, через купцов попробовать? Или — через дьяков? Может, поедет кто в Новгород… Съездить, спросить? Или — завтра? Нет, чем раньше, тем лучше — вон, как воспрянула, Ульянка-то! Надеется, чай…
Хлестнув коня, Олег Иваныч рысью вылетел на Гончарную. Даже, похоже, на повороте человечишка сшиб. Оглянулся — ан нет его, человечишка-то! Ну, значит, не сильно пришиб. Повернул коня к мосту — дальше уж поскакал без оглядки.
Повезло Ульянке. Через неделю отъезжал в Новгород государев дьяк Стефан Бородатый с подьячими да с охраной. Правда, не шибко люб был дьяк тот Олегу Иванычу, не лежало сердце. Но, как сказал Федор Курицын, Стефан считался человеком честным.
Ага, честным!
Олег Иваныч усмехнулся даже.
Грамотою насквозь лживой Иванов поход объяснять… За неисправление-де новгородское! Куда как честно…
Ну, выбирать не приходилось. Договорились со Стефаном. Тот кивнул важно, обещался дщерь младую куда надо доставить.
Ну, вот, одним делом меньше.
На Гончарной, у поворота, поднялся из грязи мужичонка, бок ушибленный почесывая. Митря Упадыш. Погрозил вослед Олегу Иванычу кулаком, поругался, да, плюнув, на двор Неждана пошел.
На Торгу, на вымолах у Москвы-реки, шумит-кипит-волнуется море людское. Больше рыбой торгуют, да пирогами, да снедью всякой — другой-то какой товар и в городе купить можно, а тут — припасы съестные, сбитень, квас.
— Пироги, пироги с белорыбицей, во рту тают!
— Квас ледяной, с погребу!
— Калачи печеные, на трубе дымной верченые!
— Пироги, пироги…
— Квас…
А пожалуй, что не хуже, чем в Новгороде! Пирогов — тех и поболе будет. Да муки аржаной да пшеничной — пудами, и дешево все — самый обмолот, как раз хлеба поспели. Вот как бы и в Новгороде так…
Посмурнел ликом Олег Иваныч, к вымолам подъезжая. Эх, Новгород, Новгород, похоже, потеряешь ты скоро всю свою вольность, как девка гулящая честь теряет. Это пока управленье прежнее в Новгороде оставалось, да и владыко все тот же — Феофил… И вече… Все так вроде. Правда, главный-то суд — княжий, Ивана Васильевича, государя московского… и Всея Руси. Так-то! Пусть осталось еще кое-что в Новгороде, пусть не до конца еще свободу лапы московитские задушили — однако увяз коготок — как бы всей птичке не пропасть. Потому — выбираться из такой ситуации немедля надо и — всеми способами… То — про Новгород.
Птицы битой хватало на вымолах. И куры, и утки, и дичь: рябчики, перепела, журавли с цаплями. Хоть и жестковато журавлиное мясо — да вкусно, ежели приготовить правильно. Олег Иваныч едал третьего дня журавлей жареных, у Силантия Ржи, под Москвой, на усадьбе. Деревенька — три двора, рядом еще две таких же. Вот и вся землица, великим князем Силантию за верную службу испомещенная. Как называлась деревня — не помнил Олег Иваныч, да и где, к востоку, к югу ли — пес ее знает. По Можайской дороге, кажись. Да и, в общем, не надобно то и знать ему было: все одно один по дорожкам пригородным не поскачешь — шалят в лесах-то. Дадут по башке деревиной — оберут, хорошо, ежели жив останешься. Как ни боролся Иван Васильевич со шпынями лесными — а все выходило неладно, никуда не девались шпыни-то. Потому и не рисковал народец московский числом малым по лесам ездить, в сонмы копился. Крупный-то обоз не по зубам разбойникам. Вот и Олега Иваныча Силантий предупреждал о том. По Москве гуляй — а на усадьбу один не езди — людишек сперва дождись — Харлама Хватова, Онисима Вырви Глаз да Епифана Хоробра. То все — Силантия холопы боевые. Оружный бой знают, да и кулачному зело обучены. С детства раннего на кулачках супротив других деревень дрались.
Олег Иваныч спустился к вымолу. Кричали, толпясь, люди; покачивались на волнах лодки, в темной воде нет-нет да и блистал желтизной сорванный с дерева лист. Осень. Хоть и жарко покуда, и парит солнце по-летнему, — а все уже не лето: холодна в реке водица, вечерами быстро темнеет, да и по ночам жди вскоре заморозков. Но днем тепло было. Олег Иваныч в кафтанчике узком упарился. Расстегнул бы шнурочки — да то по местным, московским, меркам — уж совсем непотребное дело, неряхой прослыть запросто можно, да и так — какое к тебе уважение, коли ты эдак расхристан да чуть ли не телешом ходишь?
Потому и терпел жару Олег Иваныч: уж слишком часто тут исключительно по одежке встречали, да и провожали по ней же. Подойдя ближе к вымолу, увидел Харлама Хватова — борода у Харлама приметная, густая, на спелую пшеницу похожая.
— Эй, Харламе!
Обернулся Харлам, к сердцу руку приложил, поклонился низехонько. Знал — хоть и пленник Олег Иваныч, а хозяин его жалует. Остальные Силантьевы мужики тут же были. Онисим Вырви Глаз, староста церковный, — худющий, как жердина хорошая, азартен, что в бою, что в споре, все божился, хоть и староста: вот те крест, да вырви глаз… так и прозвали. Епифан Хоробр — самый молодой, и тридцати не исполнилось, однако ж храбростью прозвище свое оправдывал — бился, живота не щадя. Особенно татар не любил — лет семь назад увели татары брата младшего в полон. Так с тех пор Епифан брата и не видел. Харлам с Онисимом — женаты, да с детками, а Епифан все приглядывался, ходил бобылем, хоть собой не сказать что страшен больно. Борода окладиста, кудри русые вьются — хоть куда жених, да вот переборчив больно. Уж столько девок по ближним деревням попортил… да и по дальним тоже. Силантий на него ругался, насильно обженить грозясь. Кланялся в ответ Епифан да в бороду усмехался. А в битвах не однажды хозяина своего спасал. Вот и благоволил Силантий к Епифану, иногда не брезговал и за стол с собой посадить — хоть и холоп Епифан обельный. Вот такие вот верные люди Олега Иваныча на вымоле дожидались, дела хозяйские справив. С утра вместе приехали, вместе и возвращаться!
Тут же и тронулись, квасу только баклажку взяли в дорогу. Хороший квасок, забористый. Мужик кривой продавал. Олег Иваныч отпил, губы рукавом вытер, крякнул довольно. Поехали вдоль стены, потом свернули к лесу. В посаде дальнем около избы одной, приземистой, бабы на лавках сидели, от солнца щурясь. Одеты ярко — платы узорчатые, сарафаны алые. Сами — набелены, начернены, нарумянены.
Олег Иваныч с Харламом — он у мужиков за старшего был — о-дву-конь ехали, а Онисим с Епифаном — в телеге. Рогожки хозяйские продали выгодно да подкупили кой-чего из товару кузнецкого, теперь радостно возвращаться было. Бабы, что на лавке сидели, как Епифана увидели, закричали что-то. Епифан отвернулся сразу — не видит будто, да и глуховат вроде как, — проехали. Бабы-то — Олег Иваныч заметил — кто такие: по виду-то и не скажешь. Крашены вроде, да одеты бедновато — хотя и ярко. Сарафаны-то из холста сермяжного, ягодой крашенного, такой в воду макни только — сразу краска слиняет, то есть — сок ягодный. Да посад, что проезжали, — тот еще. Избенки все покосившиеся, соломой крытые, заборы кривенькие, серые — нет, не пахло тут и близко богатством каким да румянами.
