От революционного восторга к… (СИ) - Путилов Роман Феликсович
Командир авиаотряда вышел из штаба и спешно двинулся к грузовику.
— Что-то случилось? — я привстал в кузове, готовый к любому развитию ситуации.
— Пока нет, но надо торопится. — офицер сел в кабину, с силой захлопнув дверь.
Приехали мы к двухэтажному зданию, судя по внешнему виду, дом зажиточного торговца, с магазином внизу, и просторными амбарами на подворье, обнесенные высоким забором. На входе в здание стоял скучающий часовой, за его спиной, на стене висела вывеска, написанная красной краской на сбитом из досок щите «Военно-революционный суд 19 пехотной дивизии.»
— Пойдемте. — летчик поманил меня за собой.
Судя по всему, судебные заседания проходили в бывшем торговом зале, заполненном, наспех сделанными, деревянными лавками. Из бывшего прилавка огородили часть зала, очевидно, приспособив в качестве скамьи подсудимых. В настоящее время зал был пуст, и мы пошли по деревянной лестнице на второй этаж, по соответствующим указателям: «Канцелярия» и «Следственные кабинеты».
Канцелярия была забита бумагами и людьми, которые, не обращая ни на кого внимание, рылись в бесконечных папках и ворохах бумаг.
— Уважаемый. — поручик ухватил одного из канцелярских, с погонами вольноопределяющегося, за рукав гимнастерки: — Будьте любезны, подскажите, к кому мне обратится. У меня приказ командующего о освобождении.
Вопрошаемый несколько секунд смотрел на поручика, как будто не понимая, где он находится и чего от него требует назойливый офицер, но потом в его глазах промелькнула мысль, он изогнулся, чтобы прочитать бумагу, которую держал офицер, после чего, бросив свою, чудовищной толщины папку, поманил нас за собой: — Пойдемте, господа, за мной.
В комнате, куда нас привели, в противовес первой, присутствовали одни офицеры. Щеголеватый поручик с доброй улыбкой бывшего жандарма, которые бывшими не бывают, принял от авиатора бумагу и стал читать вслух.
— Гхм, освободить и передать… немедленно. Командир двенадцатого корпуса генерал –лейтенант Черемисов В. А. Прошу прощения, господа. Но данное распоряжение я выполнить не могу, при всем моем желании и чрезвычайном почтении к командиру корпуса.
— Позвольте узнать почему? — глаза летчика сузились.
— Видите ли, в связи с многочисленными случаями проявлений трусости, оставления боевых порядков и дезертирства, принято решение о ужесточении уголовного преследования за тягчайшие преступления, все, поименованные в этом списке особы были вчера приговорены, согласно свода военного уложения от 1869 года, статьи 137, 245, и 245−1, книги двадцать два, указанные лица приговорены к смертной казни путем повешения, которая впоследствии была заменена прохождением службы в штрафной роте сроком на три месяца. Так как приговор военно-революционного суда окончательный и обжалованию не подлежит, то указанные осужденные вчера вечером в составе маршевой полуроты направлены по месту прохождения службы. Если у вас все, господа, то прошу вас освободить помещение, у нас скоро судебное заседание.
Авиатор, еле сдерживаясь, схватил бумаги и попытался выйти, но я заступил ему дорогу:
— Одну минуту, командир. — я вынул бумаги из руки командира авиаотряда и
— Скажите, господин поручик, предъявленных вам документов достаточно, для освобождения осужденных?
— Вопрос интересный, господа… — судейский снова принял у меня бумагу с резолюцией и завертел ее, рассматривая со всех сторон: — С точки зрения обвинителя, я скажу, что этой бумаги совершенно недостаточно, а если вы спросите мое мнение, как у защитника подсудимых, то я с радостью заявляю, что данный документ совершенно достаточен для немедленного освобождения этих граждан.
— Еще одну секунду вашего драгоценного времени — где расквартирована штрафная рота?
— А на этот вопрос я вам ответить не смогу, господа. Наша компетенция заканчивается с момента вынесения приговора. Дальше уже начинается ответственность караула.
— Понятно, благодарю вас.
Выйдя из здания суда, где уже готовилось новое заседание — на скамье подсудимых сидело несколько бородатых солдат в шинелях и фуражках, под конвоем таких-же бородатых солдат, только с винтовками, с примкнутыми штыками, мы с летчиком двинулись в обратный путь — к зданию штаба, где квартировал комендант.
От коменданта авиатор вышел еще более злым.
— Что вам сказали, господин поручик?
— Алексей Петрович для вас, Петр Степанович, мы же вчера условились…
Надо же, а я не помню.
— Алексей Петрович, что случилось?
— Штрафная рота располагается в трех верстах от линии фронта, до которого, соответственно двадцать восемь верст. Мы сегодня уже не успеваем туда добраться, а завтра у нас общий вылет на бомбометание, то есть, в лучшем случае я смогу выделить на выезд за нашими людьми машину с офицером только послезавтра.
Кто-то говорит о том, что он самостоятельно отправится за осужденными сегодня, потому что два дня в штрафной роте — это очень-очень долго. И только после окончания фразы я понимаю, что это я говорю. Я не хотел, совсем не хотел говорить эти слова, но я их сказал. И, судя по посветлевшему лицу летчика, этот вариант его вполне устраивает. Понимая, что назад дороги нет, я осторожно спрашиваю, какими образом я смогу получить его подчиненных, ведь я не имею к ним никакого отношения?
— А это мы сейчас решим наилучшим образом. Держите приказ командующего, а на пропуске от службы квартирмейстера я сейчас напишу, чтоб вам выдали и моих орлов. — и этот воздушный летун натуральным образом дописывает на казенной бумаге что-то типа доверенности, что подателю сего передать, согласно приказа начальника корпуса нижних чинов, числящихся в корпусном авиаотряде для препровождения их в штаб корпуса, в довершении всего достает из широченных брюк типа галифе маленькую металлическую печать, подышав на которую, от с силой тискает слабо-различимый отпечаток двуглавого, еще имперского орла, с буквами по окружности.
— Вы не представляете, как вы меня выручите, Петр Степанович, а то ведь совершенно не получается у меня отлучится из отряда. Ладно, пойдемте я вас в какую ни будь колонну пристрою, а то мне еще на склад успеть надо, в присутственное время, пулеметы эти злосчастные, что контрразведка изъяла выручать надо.
Врать не буду — поручик довел меня до околицы, где передал начальнику караула, стоящего у въездного шлагбаума, чтобы тот поспособствовал моей отправке в сторону линии фронта, так как одиночные передвижения в прифронтовой полосе были запрещены приказом командующего Юго-Западным фронтом. И через час я вновь трясся в скрипучей телегу, отбивая зад о ящики с патронами и пытался понять, как я вновь оказался в этой заднице. С одной стороны, уехать в Петроград без моих сотрудников, что, не без моего участия, попали в «штрафники», было немыслимо, а с другой стороны не проходило чувство, что покоритель небесных просторов меня наколол.
Глава 23
Глава двадцать третья.
Июль одна тысяча девятьсот семнадцатого года.
— Мне нужна штрафная рота.
— Ты кто таков будешь?
Язык, как говорится, до Киева доведет. Вот и меня, ночные странствия по ближайшему российскому тылу, довел до расположения, где «где-то там штрафники и квартируют». Возле десятка залатанных палаток, со следами жизнедеятельности армейского коллектива вокруг, бродил пожилой капитан, с накинутой на плечи, потертой шинели, абсолютно невоенного вида. Мужчина щупал прорехи в брезентовой ткани, тяжело вздыхал и шел дальше, к следующему пологу.
— Господин капитан, здравия желаю. — я вытянулся перед офицером: — Мне нужна штрафная рота.
— Если поспешите в ту сторону, то, может быть поспеете до атаки. — капитан махнул в сторону передовой линии, где грохотали пушечные выстрелы и взрывы, после чего равнодушно отвернувшись, направился щупать следующую палатку.
До передовой линии мне пришлось идти около трех километров, судя по часам. Я прошел редкую рощу, в которой располагалась шести пушечная батарея «трехдюймовок», затем санитарный обоз, очевидно готовый к приему раненых и увечных, пару блиндажей, вырытых на обратном скате невысокого холмика, у которых торчал часовой, а из короткой траншеи торчали несколько голов в офицерских фуражках, с биноклями у глаз.
