Главред: назад в СССР 4 (СИ) - Савинов Сергей Анатольевич
«Карманная оппозиция», — мелькнуло у меня в голове.
— Никакого фарса, — твердо сказал я. — Просто играющая по правилам и договороспособная оппозиция. Вы еще поймете, какая это приятная редкость. И, как в клубе мы с Котенком имеем паритет, так и в редакциях. Каждый хозяин только в своей вотчине. И не лезет в чужой монастырь с собственным уставом.
— А если мы не дадим добро? — второй секретарь полностью взял на себя инициативу, пока Краюхин впервые на моей памяти пребывал в замешательстве.
И снова началось в колхозе утро… Объявили в стране гласность и перестройку, но мышление еще не приспособилось. Ничего, я умею убеждать.
— Как главные лица района — можете, — я пожал плечами. — Но не удивляйтесь потом, что независимые газеты полезут как грибы после дождичка, когда их легализуют, и справиться с этой ордой уже будет гораздо сложнее. А я предлагаю прямо сейчас закрепить правила игры, созданные еще под дискуссионный клуб.
— Кашеваров опять дело говорит, — признал Краюхин, обращаясь ко второму секретарю. — Если «Правдоруб» возник, значит, был на него запрос в обществе. И Женя со своими ребятами успешно отражал атаки. Судя по опросным листам, им это удается. Я бы попробовал…
— А не будет ли это так, словно мы дали слабину? — Козлов попытался возразить. — Признали подпольную прессу имеющей право на существование? Может, наоборот, показательно закрутить и продолжить развивать «Андроповские известия» с вечеркой?
— Это как гидра, — я покачал головой. — Отрубишь одну голову, вырастут две. Лучше пусть будет эта же голова, но на виду. И потом — у «Правдоруба» уже сформировалась собственная аудитория, он узнаваем.
— А если Котенок сорвется с цепи? — не унимался Козлов.
— Значит, пойдет под суд согласно советскому законодательству, — серьезно ответил я.
В кабинете повисло молчание.
[1] Козлов ссылается на действительные слова М. С. Горбачева.
Глава 22
Мое пребывание в райкоме продлилось до самого обеда, так что планерка в редакции сильно сдвинулась. Народ уже начал было паниковать, потому что никто ничего не понимал относительно перестройки, и тут я снова оказался обязан Бродову — толстяк-заместитель всех успокоил и дал указание продолжать спокойно работать по намеченным накануне темам.
Вообще, Арсений Степанович меня в последнее время радовал. Человека словно подменили, а я ведь еще недавно скорее бы приписал к «Правдорубу» его, но не Бульбаша. Особенно учитывая настойчивое желание Бродова поднять тему репрессий… Теперь, кстати, это даже актуально будет. Но не стану пока забегать вперед.
Я слушал спокойный обстоятельный доклад зама об обстановке в редакции, делая для себя пометки в блокноте, а в голове тем временем носился разрушительный вихрь. Почему так бывает? Как вышло, что человек, который пытался вставлять мне палки в колеса, в итоге пришел на помощь, а тот, кого я считал другом, подвел? Только сейчас, усевшись в свое привычное кресло, откинувшись на спинку и сделав медленный расслабленный глоток цветочного чая, я осознал, что мне заново придется выстраивать отношения с Никитой и Бульбашом. И если первый — молодой парнишка, с которым мы просто вместе работали, то второго я искренне считал своим другом. Считал? Или считаю по-прежнему? А инцидент с «Правдорубом» — это просто недоразумение, которое мы решим? Не знаю.
Кстати, о «Правдорубе». Краюхин с Козловым все-таки согласились с моими доводами, и вопрос со «второй ногой» был решен. С одним лишь серьезным условием: главная роль все равно остается за властью, а диссиденты подыгрывают. Как помощники, скажем так, эксперты со стороны или оппоненты на защите научной работы. Это полностью укладывалось в мою концепцию, так что я согласился. Еще бы по-хорошему третью силу добавить, но это пока слишком сложно… Для начала надо первую укрепить, чтобы не было как в моем будущем.
Осталось только дождаться Котенка из больницы и получить его согласие возглавить независимую редакцию. В желании диссидента порулить собственной командой у меня не было сомнений, а вот в его же здоровье… Когда я покинул больницу, Котенок еще лежал в интенсивной терапии в стабильно-тяжелом состоянии. Вряд ли что-то изменилось всего через день, однако надежду всегда казнят в последнюю очередь, как шутил Рокотов. Надо бы позвонить после планерки, узнать, как там мой сопредседатель.
А еще пора обозначиться перед Аглаей. Вчера мы расстались, мягко говоря, в состоянии душевного раздрая, обещав друг другу подумать. Долго это делать нельзя, есть риск передержать. А терять девушку мне не хотелось. Оказывается, вот сейчас, когда наши отношения попали в череду испытаний, я всерьез осознал, насколько мне ее не хватает. Удивительное дело, работа и впрямь помогла мне отвлечься. Но жить одной лишь профессией — нет, я не готов. И малейшая пауза в делах моментально мне об этом напоминала.
— Так что, Женя? — Бродов вздохнул, когда подробно обрисовал мне обстановку в редакции. — В итоге все, о чем мы вчера говорили, придется задвинуть?
— Не все, — я покачал головой. — Половину точно, а остальное уже в следующие номера. Вечерку сдавать весело будем… Но что поделать. Хорошо еще, что Зоя с Кларой Викентьевной тоже вышли. У меня прям камень с души свалился.
— И у меня, — усмехнулся Арсений Степанович.
— Чует мое сердце, что они поторопились, — я покачал головой, делясь с заместителем своими подозрениями. — Но не признаются, говорят, что выписались по показаниям здоровья… Ладно, Степаныч. Пора нам коллектив озадачивать. А то время утекает. Валечка, объявляйте планерку через пятнадцать минут!
* * *Собрание я в итоге провел общее. Все-таки перестройка касается всех и каждого, поэтому быстро обозначу основные моменты, а потом отпущу всех, кроме журналистов. Попросил Валечку направить сотрудников в ленинскую комнату, чтобы поместились, и встал, не теряя времени, за трибуну. Причем прошмыгнул поскорее, чтобы не пересечься с Никитой и Бульбашом раньше времени. Потом с ними поговорю, отдельно.
Коллеги, увидев меня, улыбались — видимо, понимали, что сейчас я отвечу на все вопросы. А они есть, это заметно по растерянным лицам. Все, от водителей, поваров и бухгалтеров до верстальщиков и журналистов, сегодня проснулись в другой стране. И это им еще не известно, что будет дальше… Или не будет.
— Здравствуйте, товарищи! — я жизнерадостно поприветствовал собравшихся. — Рад видеть всех и каждого. Рассаживайтесь, у нас важный разговор.
Сгорбленными тенями мелькнули фигуры Никиты и Бульбаша. Оба диссидента в рядах журналистов-районщиков прятали взгляд…
— Евгений Семенович, что происходит? — не выдержала Марта Мирбах. — Как дальше жить будем? Но, главное, как работать?
Я мысленно улыбнулся. Обычно скромная театралка первой решила озвучить общее беспокойство. А что особенно показательно, сделала акцент именно на профессии, на политике нашей редакции. Мол, с жизнью и сами, скорее всего, разберемся, вы нам лучше скажите, что теперь делать.
— Помолчи, Рудольфовна! — неожиданно попытался ее урезонить Шикин. — Ты ведь журналист, дай высказаться, а потом задавай вопросы.
— Сейчас обо всем поговорим, — я обвел взглядом зал.
Вновь передо мной лица. Очень разные, но при этом одинаково встревоженные. Даже Клара Викентьевна и Зоя Шабанова, которые были со мной на партийном собрании, жадно ловят мой взгляд и ждут, когда я все разложу по полочкам. Непередаваемое ощущение. Заставляющее сердце взволнованно биться — и от чувства гордости за себя, и от осознания ответственности за всех этих людей. Тех, кто доверился мне.
Соня Кантор, хрупкая молодая девчонка, не побоявшаяся бросить вызов зарождающейся советской мафии. Фотографы, Андрей и Леня, совершенно разные, но сейчас с одинаковым нервным мандражом беспрестанно поправляющие кофры с аппаратурой. Анфиса Николаева, крупная волевая девушка, думавшая, будто способна писать лишь про спорт, а в итоге раскрывшаяся в других жанрах. Старички Шикин, Горина и Метелина, поначалу не принявшие мои нововведения, но сейчас глядящие на меня уже как на авторитетного руководителя. Люда и Катя, заметно повзрослевшие и посерьезневшие подружки. Сосредоточенный Аркадий Былинкин. Внезапно осунувшаяся добрячка Мирбах, мрачный Арсений Степанович Бродов. Наивная Юлька Бессонова, которую я, хочется надеяться, действительно сбил со страшного пути Феи-Морфеи. Внештатник Трунов и колоритный усач Хлыстов, мой главный радийщик. И, разумеется, Никита с Виталием Николаевичем. Все мои журналисты.
