Шикша (СИ) - Фонд А.
Митька завис и посмотрел на меня как-то по-новому. Совсем другим взглядом посмотрел. Уважительно, что ли. Но затем, очевидно приняв какое-то решение, нахмурился и отрывисто рявкнул:
— Я сказал, будем ночевать в балке — значит в балке! Точка!
Я скривилась: ну вот всегда так… и уже открыла рот, чтобы высказать своё мнение, но Митька как рявкнул:
— Иди ужин готовь! Рассуждает тут она!
Он развернулся и ушел к балку, не оглядываясь. А я сидела в кустах багульника и злые слёзы навернулись на глаза. Было так обидно.
Вот как так можно⁈
После всего, что было, теперь так орать на меня? Таким тоном?
Я посидела ещё немного в кустах, но Митька просить прощения возвращаться явно не торопился. Я замёрзла и ещё меня закусали мошки. Поэтому пришлось вставать и идти готовить ужин.
Подхватив котелок с подгоревшими остатками еды, я печально поплелась к ручью отмывать.
Здесь, у воды, песчаный берег делал плавный изгиб и ручей хорошо так разливался. Я ступила ногой в воду — неглубоко, по щиколотки. Нужно было зайти чуть поглубже, чтобы нормально зачерпывать казанком воду и не скрести по дну.
Осторожно, пробуя ногой каждый шаг (а то, кто его знает, здесь-то песок, а дальше — вполне может быть глина и глей, увязнешь — не вытащат), я прошла ещё чуть глубже, с таким расчётом, чтобы и зачерпывать было удобно, и чтобы я могла рукой доставать со дна песок и не намочить рукава, которые я закатала до локтя. Повезло, что здесь, на открытой местности, тоже был ветерок и мошку сдувало.
В общем, минут десять я усиленно мыла, скребла, ополаскивала, опять скребла, опять ополаскивала. Чёртова каша зацементировалась (я поняла, содрав верхний обугленный слой, что это была гречка) и теперь никак не хотела отчищаться. Мои руки давно покраснели и в некоторых местах покрылись цыпками, а котелок всё еще не поддавался.
Вода вокруг меня стала мутной, и я отошла в сторону, где почище, и песок был крупнозернистый. Нагнулась, зачерпнула полную горсть песка с вершком и опять высыпала его в котелок.
И тут на дне котелка что-то стеклянно блеснуло.
Привиделось?
Я зачерпнула песок и поднесла ближе к глазам — котелок с плеском выпал у меня из рук. Изумруд! Причём крупный такой обломок породы сбоку ощетинился ярко-хрустальной зеленью. Камень был небольшой, размером примерно с ноготь. Ачуметь! Воровато заозиравшись, не видит ли Митька, я торопливо сунула его себе в нагрудный карман и принялась рыться в песке, просеивая через пальцы.
К моему огромному сожалению, больше я ничего не нашла. Зато руки окоченели, а котелок я ещё не отмыла.
Странно, откуда тут он? Обычно же изумруды добывают в шахтах, это я точно знала. В речном песке можно найти только золото. Видимо или принесло с течением, или же кто-то шел и обронил. Второе более вероятно.
Выходит, где-то здесь есть месторождение или жила?
Но, с другой стороны, это может быть вовсе и не изумруд. Просто кусок стекляшки. Слюда какая-нибудь. Хотя нет, слюда вроде хрупкая. Ну, значит, кварц или что-там еще. На нефрит вроде не похоже, тот матовый, а этот с одной стороны прозрачный.
Интересно, бывает ли зеленый кварц?
У нас в камералке на стенку были прикреплены пару плакатов, один по технике безопасности, второй — по оказанию первой медицинской помощи, два прославляли коммунистическую партию, а вот на одном была шкала Мооса. Я, когда сидела в камералке, хорошо рассмотрела всё и прекрасно помнила, что изумруд царапает стекло.
Хотя кварц, вроде, тоже. И сапфир царапает, и кремний. Ну, на сапфир и кремний он не подходит по цвету. Остается только кварц, да и то, если он бывает зелёного цвета, в чём я засомневалась.
Ну ладно, надо будет потом проверить. Поцарапаю стекло, но попозже.
Котелок я таки домыла, зачерпнула чистой воды и пошла к балку. Митька сидел на пороге и внимательно ковырялся в какой-то жестянке.
— Проходи, — посторонился он. — Я печку растопил, хотя она уже перегорела, пока ты там копошилась.
Мне стало обидно:
— В котелке пригорела еда, Митя. Зацементировалась, — мой голос зазвенел от обиды, — Я его еле-еле отчистила. Вот, гляди, всё руки себе покоцала, между прочим!
— А меня позвать сложно было? — покачал головой Митька. — Я бы за две минуты отчистил.
Он так-то был прав, и от этого стало ещё обиднее.
Молча, гордо и независимо, я прошла мимо него внутрь, и поставила котелок на печку.
Митька так и остался сидеть и ковыряться в своей железяке.
О своей находке я ему решила пока не говорить.
Пшённая каша с тушенкой получилась на славу. Хотя, может, потому, что мы долго шли и проголодались. Как бы там ни было, но Митька от души похвалил. Я аж зарделась от удовольствия. Никогда раньше за собой склонности к тщеславию не замечала.
Хотя, а что я знаю о моём «раньше»? Да ничего, собственно говоря.
После сытного ужина (попили ещё чаю со сгущёнкой), Митька мыть посуду не отпустил:
— Утром помоешь, — буркнул он и полез на вторую полку, — ложись давай спать. Поздно уже.
От обиды аж глаза защипало. Ни слова не говоря, я разделась и легла снизу.
В домике стало тепло от пышущей жаром печки. Это было особенно приятно, так как снаружи зарядил дождь. Так, под мерный перестук тяжелых капель о деревянные стенки балка, я и уснула.
Митька ночью ко мне не спустился.
Утром меня разбудило позвякивание металлических кружек. Открыла глаза — одетый Митька собирал со стола грязную посуду.
Увидев мой взгляд, он ворчливо сказал:
— Доброе утро, раз проснулась.
— Доброе, — в тон ему ответила я.
— А раз доброе, то вставай, собирайся. Я схожу сполосну посуду, пьем быстро чай и идём.
Хлопнула дверь, принеся порыв холодного воздуха. Вылезать из тёплого спальника не хотелось, от длительной ходьбы по пересечённой местности болели руки и ноги, ныла спина. Собрав волю в кулак, я одним рывком выползла из спальника и принялась торопливо натягивать штаны — за ночь комната здорово выстудилась.
Вдруг снаружи раздался возглас.
Митька!
Вне себя от ужаса я, как была в одной майке, выскочила наружу.
Там стоял Митька и рассматривал что-то на земле. Я опустила взгляд и вздрогнула: вокруг балка было много-много совсем ещё свежих следов. Разной длины. Мужских.
— Ты чего вылетела? — зло рявкнул Митька, — а ну бегом в балок, запри дверь и не выходи, пока не позову или не постучусь.
— Я тебя тут одного не оставлю… — начала было я.
— Я сказал — бегом! — голосом Митьки можно было вымораживать океан.
Меня сдуло.
Внутри я заперла дверь на засов и принялась высматривать в маленькое окошечко. Кроме кривобокой ёлки и двух замшелых берёзок там ни черта не было видно.
Я сидела и сходила с ума, наверное, добрых полчаса, если не больше.
Митьки всё не было.
Я села на нары и посидела немного. Затем взяла банку со сгущенкой и отпила немного. Чуть подумала и допила до конца. Паника всё не уходила. Чтобы немного отвлечься, я начала одеваться. Поправляя куртку, я машинально дотронулась до нагрудного кармашка и нащупала камень.
Торопливо вытащила его и царапнула окно. На стекле осталась отчётливая полоса.
Вот это да! Значит, вполне может быть, что изумруд. Во всяком случае пока не доказано обратно, буду считать, что это изумруд.
Снаружи послышались шаги. Я прислушалась, вроде Митькины.
Не успела я спрятать изумруд в карман, как в дверь раздался стук и митькин голос сказал:
— Зойка, открывай, это я.
Я бросилась к двери и отперла засов.
Внутрь ввалился Митька, мокрый и злой.
— Давай попьём чаю, — сказал он.
— Что там? — спросила я, — чьи это следы?
— Не знаю, — буркнул Митька, — странно. Ничего не пойму. Они ночью ходили вокруг нашего балка, а мы даже не проснулись.
— Ага. Очень странно, — поёжилась я и тихо спросила. — Мить, как думаешь, это люди?
— Нет, это бабайки, которыми стали души убитых здесь парней, — передразнил мой испуганный голос Митька, — слышал бы тебя сейчас Бармалей! Он бы очень удивился, что некоторые комсомолки верят в чертей и привидения.
