Таможня дает добро - Борис Борисович Батыршин
Конечно, надежды на архивные поиски не слишком много, но попробовать всё же стоило. Поначалу за это собирался взяться Пётр, но я убедил его, что журналистские связи Романа позволят справиться с делом куда лучше — тем более, что парень всё равно собирался вернуться на некоторое время на Землю. Но жизнь, как всегда, перевернула с ног на голову: Роман (он же Рамон) торчит в Зурбагане, проводя дни у больничной койки Дзирты, Казаков же засел на своём утёсе, изводит придирками ни в чём не повинных помощников, не забывая при этом ухаживать за Верой Павловной, которая, поддавшись на его уговоры, решила задержаться на острове. Та, вроде бы, не против, и кое-кто из переселенцев уже заключает пари на исход романа…
* * *
— … нет более бестолкового и чудесного порта, чем Лисс, кроме, разумеется, Зурбагана…. — читал я на ходу, то и дело забегая вперёд, оборачиваясь к Тави — и при том ни на миг не отпуская сцепленных рук. Она то заливисто смеялась моему мальчишеству, то спохватывалась — «друг мой, вы же так упадёте и расшибётесь!» — и так всю дорогу из Верхнего Города в порт. Прохожие оглядывались на нас, кто с улыбками, кто недовольно, а я продолжал читать в полный голос, так что из окон вторых этажей, низко нависавших над узкими, мощёными обкатанными морем булыжниками, высовывались люди — что это за чудак, решивший заработать на кружку эля уличной декламацией?..
— …гавань — грязная, как молодой трубочист; свитки парусов, их сон и крылатое утро, зеленая вода, скалы, даль океана… — повторяла за мной Тави, мешая русские слова с зурбаганскими, — … ночью магнетический пожар звезд, лодки со смеющимися голосами… — как дивно, как верно подобраны слова! Скажите, друг мой, верно этот Александр Грин бывал в Лиссе?..
…Потом мы сидели на в кофейне, устроенной на площадке нависающего над гаванью утёса. Взбираться туда пришлось по узкой, очень крутой лестнице, вырубленной прямо в сером граните — зато столики, расставленные на открытой террасе, были на одном уровне с салингами большого трёхмачтового барка, отдыхавшего на бочке в окружении шаланд, барок, лодок и прочей водоплавающей мелочи. Марсовые, возившиеся со снастями на тридцатифутовой высоте над палубой барка, отвлекались от своего занятия и кричали моей подруге что-то неслышное, приветственно размахивая белыми, украшенными ярко-красными помпонами, матросскими шапками. Тави улыбалась в ответ и махала в ответ сложенным веером; я же сидел, потягивая крепчайший, с пряностями и солью кофе и желал только одного — чтобы волшебный, полный солнечного света и морского, пропитанного запахами йода и водорослей полдень никогда не заканчивался.
Но — всё когда-нибудь подходит к концу, в том числе и этот напоенный радостью день. Спустя несколько часов я обнаружил себя всё в той же необъятной кровати. В окно заглядывали первые звёзды, ещё бледные, но готовые вот-вот зажечь тот самый магнетический, во весь небосвод, звёздный пожар, о котором писал Грин. Тави сидела напротив меня, согнув левую ножку в колене и обхватив её руками — так, чтобы придерживать край простыни, прикрывающей грудь, поскольку иного прикрытия не было в помине. Всё — и тончайшие шёлковые чулки, и корсет, и тончайшие батистовые с кружевами панталончики — было в беспорядке разбросано по комнате, причём один чулок висел на одном из газовых рожков, укреплённых на стене в головах нашего ложа, и оставалось только гадать, как он там оказался.
— Серж, а где сейчас твои друзья? Чем занимаются?
Это тоже была привычка — называть друг друга на «ты» в постели и на «вы» в иной обстановке, хотя бы и в соседствующей со спальней гостиной. Одна из тех милых привычек, которыми обзаводятся влюблённые парочки, и отказ от которых служит верным признаком того, что в отношениях что-то разлаживается.
Я откинулся на спинку постели, заложив руки за голову.
— А тебе правда хочется это знать?
Она смешно наморщила носик.
— Не очень. Если они, конечно, не собираются снова похитить тебя у меня.
— Обещаю, что, по крайней мере, месяц я ни на шаг от тебя не отойду!
— Всего лишь месяц?
— Ну, ты же понимаешь, я Лоцман…
— Понимаю… — Тави наклонила голову, призывно провела кончиком языка по губам, выпростала левую ножку из-под простыни и провела большим пальцем по моим плечам, спустилась ниже, в глазах её прыгали шаловливые чёртики. — Тогда, может, не будем терять времени?
Безупречно гладкий ноготок оставил в покое густые заросли на моей груди, скользнул ниже, по животу, сдвинул в сторону складки ткани… Я совсем было собрался сдёрнуть простыню прочь и перевести общение в иную, более интимную плоскость — и тут внизу, у крыльца, выходящего на Мортирную, брякнул дверной молоток.
— Да чтоб вас!.. — я едва сдержал нецензурный оборот. — Кого там нелёгкая принесла?
Тави, состроив гримаску, втянула ножку под простыню и в знак крайнего недовольства прикрылась простынёй по самый подбородок. Прошуршали по лестнице шаги, из-под двери высунулся уголок розоватого листка — телеграфная карточка.
— Ну вот, опять… — взгляд серых, полных упрёка глаз. — А говорил — ещё месяц…
Я пожал плечами, всем своим видом изображая глубокое, очень глубокое, бездонное раскаяние… а что, скажите на милость, ещё оставалось?
[1] Речь идёт о героине романа А. Грина «Блистающий мир».
IV
Очередной рабочий день Маячного Мастера острова Валуэр завершился более-менее обыкновенно. Проведя воспитательную беседу о вреде халатного отношения к казённому имуществу, Казаков загнал двоих помощников (третий, не выдержав постоянных придирок, сбежал к Бонифатьичу на «Квадрант» палубным матросом) на башенку, отчищать от птичьего помёта маячные зеркала. Сам же, переодевшись и побрившись, отправился по тропинке вниз, к поселению. В последнее время он стал появляться там чуть ли не каждый вечер, чего раньше за ним не наблюдалось — хорошо, если раз заглянет раз в неделю, узнать последние новости и прихватить что-то, не включённое в список ежедневных поставок.
Впрочем, этот ларчик отпирался просто — дело было, конечно, в Вере Павловне, которая, не будучи связанной необходимостью денно и нощно просиживать у постели Дзирты, получила время для знакомства с островом и его обитателями. Роль гида и взял на себя Казаков — слезал вечером со своего утёса и устраивал для гостьи экскурсии. Он как раз вернулся из совместной
