Маячный мастер (СИ) - Батыршин Борис Борисович
Я проводил её взглядом и извлёк из кармана подарок Тави. Клинок попал точно в центр и прочертил и в олове глубокий шрам. Я прикинул силу удара и присвистнул — не окажись фляжки на пути стилета, незадачливый гардемарин убийца насадил бы меня на него, как жужелицу на булавку энтомолога. А так — сам получил нож в бок — что если подумать, толко справедливо. Как там у Экклезиаста — «кто копает яму, тот упадет в нее, и кто разрушает ограду, того ужалит змей…»
За спиной моей скрипнули под подошвами доски палубы. Пётр опёрся на леер и покосился на фляжку в моей руке.
— Бухаешь с утра пораньше? — осведомился он. — Или, как с вечера начал, так и не можешь остановиться?
— И в мыслях не было. — ответил я. — Хотя — мысль верная. Будешь?
— Не… — он решительно потряс головой. — Говорю же, в завязке, даже не начинай!
Ну, дело твоё. Я снял с горлышка серебряный колпачок-стопку, отвинтил крышку — и единым духом опорожнил сосуд. Обжигающая жидкость огненное каплей прокатилась по пищеводу и упала в желудок.
— Ух-х-х! — Я выдохнул. — А ведь и правда, хорош коньячок!
— Алкаш. — презрительно прокомментировал мой собеседник. — Алкаш и варвар. Такой коньяк — и залпом, из как водку палёную самогонку?
— Да мне сейчас без разницы — что коньяк, что самогонка, что чистый спирт… — огрызнулся я. — Человека зарезать — это, знаешь ли, не шутка, до сих пор трясёт…
И, не дожидаясь вопросов, в двух словах изложил недавние события.
— Н-да… — Пётр понюхал горлышко фляги, опрокинул её в рот — из сосуда вытекло несколько капель. По такому случаю, конечно, нужно… Пошли, что ли, в каюту, у меня кажется, ещё остался ром, полбутылки. Выпьем, кинжал этот покажешь, который в трости… Заодно — повторишь ещё раз, как как всё случилось. И чтобы с подробностями, пока в памяти свежо, а то ведь забудешь потом, склеротик!
Я вздохнул. Заново вспоминать случившееся не хотелось совершенно — но Пётр, конечно, прав, какая-нибудь важная деталь запросто может вылететь из головы.
— Про склеротика — кто бы говорил… Только уговор: пить будем исключительно в меру и под закусь. Этих троих наверняка доставят с берега ужратыми в хлам — а тут ещё мы с тобой лыка не вяжем! Кто суда-то поведёт на Фарватеры, подумал?
— Здесь написано: «Гардемарину Альфреду Ринглю от товарищей по морскому Лицею.» Язык не зурбаганский, это ты верно подметил.
Валуэр, Врунгель и Валдис вернулись только к половине восьмого утра — вернее сказать, были доставлены на «Квадрант» из «Белого Дельфина», где ожидаемо завершился из тур по питейным заведениям города. Там и отыскали их мои посланцы — все трое были изрядно потрёпаны, со свежими ссадинами и кровоподтёками на физиономиях и в кровь сбитыми кулаками. Из них только Лоцман держался на ногах и сохранял способность связно рассуждать — чем я и не преминул воспользоваться, предъявив ему для опознания свои трофеи.
— Вот тут, ниже, ещё часть надписи: «Победителю турнира по фехтованию»…- добавил он. — Приметная штучка, и не дешёвая.
Я повертел изящную вещицу в руках. Половина надписи, прочитанной Валуэром, украшала рукоятку, остальное же, змеилось по шафту трости, служившему одновременно ножнами.
— Чемпион по фехтованию? Тогда понятно, где он научился так ловко орудовать клинком… Непонятно только — почему гардемарины-зурбаганцы пишут на чужом языке? И не просто пишут, а гравируют дарственные надписи!
— Откуда мне знать? — Лоцман пожал плечами. — И потом, с чего ты взял что они зурбаганцы? В Морском лицее поступает множество народу с Внешних Миров — может, этот тип или дарители как раз из них? Поинтересуйся у Дзирты, она-то с ним наверняка знакома…
Я едва удержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу — ну надо же быть таким ослом!
— Альфред, ну конечно! Я только фамилии не знал, потому и не сообразил.
Валуэр кивнул.
— Да, тот самый пустоголовый юнец, который втянул Дзирту в заговор.
Я усмехнулся — признаюсь, не без злорадства.
— Выходит, мы с ним встретились уже в третий раз? — усмехнулся я. — Что ж, бог, как известно, троицу любит. Вот Альфред, наконец, и нарвался — и не могу сказать, что мне не его хоть чуточку жаль.
— Как и мне. — буркнул Валуэр. — Скверный был тип и болван к тому же — нашёл, опляк, с кем связываться…
Эти слова прозвучали эпитафией по безвестно покинувшему мир живых Альфреду, гардемарину, мастеру фехтования и заговорщику, имевшему неосторожность связаться не с теми людьми.
— Будем считать, получил по заслугам… — сказал я. — Как посоветуете, мастер Валу — сообщать Дзирте о его смерти, или не стоит? Всё же, они были близки, как я понимаю.
— Это уж тебе самому решать. — отозвался Лоцман. — Как по мне — выбросить эту штуку — он указал на трость, — за борт и забудь, как о страшном сне. Незачем тревожить девчонку — она только-только успокоилась, начала приживаться в колонии — а тут такое! Как бы умом не тронулась…
Я покачал головой.
— Насчёт Дзирты — пожалуй, соглашусь, незачем. А трость Сохраню, пожалуй. История-то далеко ещё не закончена, мало ли, как дело обернётся? А вдруг потребуются доказательства участия Альфреда в заговоре? Трость — конечно слабенькая улика, но других нас нет… пока, во всяком случае.
Валуэр мой намёк проигнорировал. Да я особо и не ждал, что расследование даст результаты так скоро.
— Ну, поступай, как знаешь. А сейчас — надо готовиться к выходу в море. Врунгель и его механик, слегка…ка бы это сказать… не в форме, так что придётся тебе поработать за двоих — и Лоцманом и за штурвалом «Клевера» постоять. Справишься, что ли?
ане.
IV
— И давно так льёт? — Валуэр глянул в окно, стекла которого сплошь были затянуты водяной плёнкой. Дождевые капли барабанили по стеклу, по жестяному подоконнику, отстукивая унылый ритм, от которого рано или поздно начинало неудержимо клонить в сон. Если, разумеется, не было других занятий, поинтереснее.
— Да уж с неделю. — отозвался Казаков. — Как мы пришли из Зурбагана и отправили вас обратным рейсом на «Клевере» — так и зарядило. Словно октябрь, а никакой не май…
Погода, и правда, не радовала. Онежское небо который день было затянуто беспросветной дождевой хмарью; суда кисли на бочках в заливчике — особенно жалко выглядел «Ланифер», с которого сняли рангоут и такелаж и затянули с носа до кормы огромным брезентом. Использовать яхту каким-нибудь разумным способом не представлялось возможным, поскольку после поспешного бегства из Зурбагана и судно, и Дзирта, которая увела его из-под самого носа вооружённых заговорщиков, числились пропавшими без вести. О возвращении назад не могло быть и речи: даже если «Ланифер» появится в зурбаганской гавани без «угонщицы» на борту, это сразу привлечёт внимание и к самой яхте, и к её экипажу — и отнюдь не только со стороны заговорщиков.
Формально яхта принадлежала не Дзирте, а компании представителей зурбаганской золотой молодёжи, собиравшейся принять на ней участие в грядущей Регате Пяти Фарватеров. Но это ничего не значило, во всяком случае, там, где она находится сейчас. Если секунду представить, что кто-то из совладельцев яхты исхитрится добраться до Земли и предъявит права на свою собственность — вряд ли отыщется суд, который приял бы подобные претензии к рассмотрению. Ходить же на «Ланифере» даже по Онежскому озеру было бы слишком рискованно — судовых документов на яхту не имеется, и первых же инспектор с полным основанием арестовал бы эту не вполне законную, но весьма дорогостоящую собственность, причём без малейшего шанса когда-нибудь получить её обратно.
Решение предложил Врунгель, которому запали в голову слова Валуэра о новом судне, способном совершать коммерческие рейсы по Фарватерам. Конечно, «Ланифер», построенный как гоночное и прогулочное судно яхта, для этого не годился — однако парусная красавица, построенная драгоценных сортов дерева, с антикварными предметами снабжения и дельными вещами из бронзы и парусами из лучшей хлопчатобумажной парусины, тянула не на один десяток миллионов евро. Врунгель, тщательно изучивший вопрос, привёл даже приблизительную стоимость в гинеях — особенной, статусной валюте, используемой по большей части на аукционах, где продавали чистопородных лошадей, драгоценности, принадлежавшие королевским домам Европы… и таких вот классических красавиц, словно вышедших из викторианской эпохи.
