До основанья, а затем (СИ) - Путилов Роман Феликсович
Генералы не понимают настроение основной массы войск и состояния воинской дисциплины, до них не доходит, что самое лучшее, что можно сейчас сделать — это удерживать линию фронта, закапываясь в землю, постепенно приводя солдат в чувства мерами, которые, слишком поздно начнет применять Лавр Григорьевич Корнилов. Поставить на генерала? Это тоже не вариант. Во всяком случае пока. Генерал слишком порывист и абсолютно неуправляем. В любом случае это сейчас не главное. Главное вывести из игры основных, по моему мнению, большевиков — Ленина и Троцкого, избавить столицу от сотен тысяч солдат запасных полков, которые здесь абсолютно не нужны, но крайне необходимы на фронте. Особенно «токсичным» являлся пресловутый первый пулеметный полк, численностью с дивизию полного состава, с которого начались февральские выступления, а в летом начнутся июльские события. Обиднее всего, что государство сейчас не имеет сил справится с солдатской вольницей и выпнуть оборзевших в край рядовых из столицы в окопы. Как бы я не пыжился, сколько бы автоматов и кирас не наштамповала моя мастерская, с бесчисленной солдатской массой, не желающей покидать теплые казармы и относительно сытое существование, справится не удастся.
Моя группа из десяти человек, что готовилась к ликвидации Владимира Ильича, была подготовлена и замотивирована. Вопрос с «изъятием вождя мирового пролетариата» передо мной больше не стоял — негде было содержать «дедушку Ленина». Мне хватило хлопот с баржей, в которой я собрал всех выживших рощинских — содержать их до бесконечности было нельзя, выпускать тоже — молодые люди были абсолютно антисоциальны, практически все запятнали себя в совершении тяжких преступлений, ценной считали только свою жизнь. Самое смешное, но в темном трюме баржи эти ребята вели себя практически безукоризненно, очевидно, что плеск холодных невских волн под ухом и воспоминания, как их извлекали из простреленного пулями трамвайного вагона, заставляли все время помнить о бренности человеческого существования. Следствие по их деятельности шло не шатко, не валко, да я особо и не торопил, так как не знал, куда их отправлять после его окончании. Мировой судья на моем участке, подкрепленный ежедневно выставляемым караулом, вполне себе работал, но выносил свои решения и приговоры в рамках уголовного уложения, то есть, максимум до года содержания в тюрьме.
В общем, мне стало очень тесно в, отведенных самому себе, правовых и организационных рамках.
Светящиеся в темноте, стрелки «окопных» часов показывали четыре часа утра. Спать осталось два с половиной часа, а у меня сна не в одном глазу. Я погладил гладкую кожу плеча жены, натянул одеяло и попытался уснуть, но, через десять минут понял, что только зря теряю время. Выскользнул из уютного тепла одеяла, я нашарил босыми ногами тапочки и накинув халат (да, мне вручили халат, бархатный, с поясом), стараясь не наступить на разлегшегося поперек прохода пса, осторожно вышел из спальни.
В кабинете я оделся, и усевшись за стол, начал рисовать на листе бумаги чертиков, одновременно пытаясь представить, что может пойти не так во время покушения на Ленина.
Залп полудюжины крепостных ружей по Ильичу не оставлял ему никаких шансов. Скорее всего стрелять придется в тот момент, когда будущий вождь и учитель мирового пролетариата взберется на башню броневика. Броневики, по разным источникам от одной до девяти, будут сосредоточены на выходе из вокзала, возле трамвайного кольца. Отличный вид на будущую площадь Ленина открывается с крыши дома тридцать пять по улице Симбирской. Только, чтобы стрелки могли уйти от неминуемой погони, надо поставить со стороны михайловской артиллерийской или военно-медицинской академии грузовик с пулеметом, который открыв огонь в воздух, отвлечет на себя внимание. Ну и принять меры, чтобы Сампсониевский мост не был перекрыт, и грузовик с пулеметчиков беспрепятственно покинул Выборгскую сторону и бесследно растворился на улицах спящей столицы. А стрелков придется эвакуировать лодкой. Я понял, что мне требуется еще, по крайней мере, шесть человек и со злости отбросил исчирканный листок в сторону. Ладно, это не проблема, тем более, что бывших полицейских, посидевших в подвалах Таврического дворца и потерявших за время беспорядков все, включая имя, у меня пять десятков, в группу обеспечения операции модно брать практически любого.
Тремя часами позднее.
— Петя! — слегка стукнув кулачком по косяку двери, в кабинет заглянула Аня: — Ты извини, но там мои братья троюродные пришли…
— Это те, которые на свадьбе что-то обсуждать хотели?
— Да. Платон Иванович Кружников и Севастьян Иванович… это сыновья моего покойного дядьки Ивана Тимофеевича. Петя, мне кажется, что они не с добром пришли…
— Иди в гостиную, я сейчас подойду.
Родственники представляли из себя типичных купцов того времени — крепкие мужчины лет тридцати, которых старили усы и бороды, одетые в темные костюмы- «тройки», с обязательными цепочками карманных часов. Гости пили чай и, судя по недовольным лицам всех присутствующих, разговор между родственниками не клеился.
Глава 21
Глава двадцать первая. Что за станция такая — Дибуны или Ямская?
— Здравствуйте, господа. — я, не обращая внимание на кислые морды «родственников», прошел на свое место во главе стола и кивнул кухарке, что кинулась суетится, наливая мне чай.
Сделав несколько глотков, я обвел взглядом собравшихся, но все упорно молчали.
— Платон Иванович, Севастьян Иванович, что-то случилось, или так пришли, по-родственному, по сестре соскучившись?
— У нас, господин хороший, к Анне Ефремовне дело, родственное…
— Вы, очевидно, сударь, плохо воспитаны. — я промокнул губы салфеткой и в упор уставился на говорившего, не знаю, кто это — Платошка или Севка: — Явились в мой дом, обращаетесь ко мне, как к какому-то случайному прохожему, расстроили мою жену и еще заявляете, что дело к ней меня не касается…
— Петя…- пискнула Аня, но я остановил ее жестом ладони.
— Мы не знаем, откуда вы появились, господин Котов, и каким образом вы, воспользовавшись неопытностью Анны и отсутствием главы семьи, женились на ней, так скоропалительно, но мы, как старшие мужчины не допустим, чтобы безродный проходимец пустил по миру нашу сестру…
— Я вам так скажу, господа, или вы говорите сею минуту, с чем пожаловали, или пойдете вон…
Купчики переглянулись, после чего один из них положил передо мной две гербовые бумаги.
Из текста следовало, что «тридцатого декабря одна тысяча семнадцатого года Пыжиков Ефрем Автандилович по предъявлению сего векселя повинен выплатить в городе Санкт-Петербурге подателю сего деньги в сумме две тысячи рублей».
— И что? — я отправил бумагу обратно, и она скользнула по столешнице в сторону владельца.
— Надобно оплатить…
— Господа, вы разве в школе не обучались? Я на сей бумаге вижу дату оплаты — предпоследний день этого года. Сейчас еще март. Будьте так любезны, до этой даты не предъявляйте этот вексель, досрочно погашен он не будет.
— Мы вправе требовать досрочного погашения, так как Ефрем Автандилович почил…
— Я вам русским языком сказал — досрочно ничего оплачено не будет. Мой тесть почил, его Анна Ефремовна наследство приняла, вексель будет погашен в срок. Ежели желаете предъявить его до указанного в нем срока, извольте, мы с Аней можем пойти вам навстречу и выплатить за него с дисконтом… — я сделал вид, что задумался, а братцы замерли.
— Пожалуй, пятьсот рублей будет справедливая цена.
«Родственники» вскочили.
— Это грабеж, господин Котов, мы пойдем в суд.
— Не смею препятствовать. — я тоже встал: — Был рад повидаться.
— А ты, Анна, подумай, стоит ли разрывать с семьей ради этого…- под моим взглядом, так и оставшийся неизвестным по имени, «братец» не закончил фразу и выскочил из гостиной.
— Петя, ну не стоило так, они же мои родственники. — Аня склонилась над чашкой с остывшим чаем, по ее щеке скользнула слезинка.
