Барин - Роман Соловьев
– Аглая, это тебе…
Девушка покраснела и прижала букет к груди.
– Спасибо, Андрей Иванович… пахнет-то как изумительно…
– Подождите немного, я сейчас.
Я заглянул в оружейную лавку. Ассортимент оказался небогатый, даже скромнее, чем в Тимофеево. Торговал толстый мужичок в вязаном жилете.
– Что желаем, господин?
– Хочу ружьишко прикупить. А у вас, смотрю, небогато с выбором…
– Как усадьбы в уезде начали жечь – почти все раскупили. Купец Кондаков сразу три ружья приобрел…
–Может в другой раз заеду.
– Постойте. Присмотритесь вот к этому…– торговец показал красивое ружье с деревянным резным прикладом, которое я сразу не заметил.– Английское, двадцатый калибр. Медведя бьет наповал.
– Так медведи у нас не водятся…
– Кабаны иногда заходят, и волки бывают.
– А еще двуногие хищники…
– Вы про лиходеев? – усмехнулся торговец.– Так берете? Всего триста, и двадцать патронов с крупной дробью в подарок… не пожалеете, отличное оружье!
Я бережно подержал ружье в руках. Действительно удобное. Приложил к плечу, направил ствол на стену и прицелился в мушку.
– Хорошо, беру…
Торговец осторожно положил оружие в мягкий кожаный чехол.
– Послушай, милостливый государь,– улыбнулся я.– К вам тут разный народ заходит. Передайте, помещик Никитин из Новореченского объявил награду за преступников, которые жгут усадьбы.
Торговец кивнул и протянул чехол с ружьем:
– Удачной охоты вам, барин!
Перед отъездом я решил угостить Герасима и Аглаю в трактире. Однако Герасим наотрез отказался обедать.
– Барин, я привычный. Да и добро в повозке нужно охранять. Утащат, как пить дать…
Я протянул великану двугривенный:
– Тогда возьми. Хоть кулебяки себе купишь!
– Премного благодарен…
В трактирчике я выбрал столик в середине зала.
– Непривычная я, Андрей Иванович, по таким заведениям шастать,– улыбнулась Аглая.
Половой, парнишка лет восемнадцати, уже вытянулся в струнку возле стола.
– Нам лапши куриной, поджарочку с картофелем и рыбьи котлеты на пару…– попросил я.
– Сию минуту, господа…
Аглая даже слегка покраснела.
За соседним столом обедал степенный купец, он с интересом посматривал на нас. А за дальнем столиком, в углу, выпивали два усатых солдата в расстегнутых шинелях.
– Андрей Иванович, я и вправду смущаюсь…– пробормотала Аглая.
– Не нужно смущаться. Мы же не кур воруем, а сидим в приличном заведении.
Однако Аглая все равно была слегка напряжена, будто чувствовала себя не в своей тарелке.
Один из солдат медленно привстал и слегка пошатываясь, приблизился к нашему столику:
– Прошу прощения, добрый господин. Не дадите ли в долг целковый бывшему кавалеристу Можайскому?
Я усмехнулся, достал из кармана кошель и протянул рупь:
– Держи, военный! Выпей за Россию-Матушку и императора Николая!
– Спасибо, барин! И за вас тоже выпью, и за невесту вашу ненаглядную!
Аглая засмущалась и опустила глаза.
Солдат, пошатываясь, подошел к стойке и сильно хлопнул кулаком:
– Митька, сучий потрох! Неси еще пол штофика!
С полки упало что-то стеклянное и со звоном разбилось.
Вместо полового из подсобки выскочил крепкий детина с бочкообразной грудью. Он неожиданно схватил солдата за ворот, подтащил к двери и грубо вытолкнул на улицу. Тут же подошел к столику, где уже спал второй солдат, положив голову на ладони, схватил его в охапку и так же бесцеремонно выбросил из трактира.
Вот и погуляли ребятушки…
– Однако…– удивился я.
Детина вежливо кивнул мне, и как ни в чем не бывало, опять исчез в глубине подсобки. Появился малец лет десяти, с веником и совком, старательно заметая следы дебоша подвыпившего солдата. Половой принес поднос с обедом и деликатно расставил тарелки, пристально заглядывая мне в глаза.
Аглая вздохнула и с аппетитом набросилась на еду. Я ловил себя на мысли, что мне все нравится в этой юной простой девушке.
– Что-нибудь еще, господа? – вежливо поинтересовался половой.
– Спасибо. Счет принеси…– попросил я и протянул парнишке гривенник на чай.
Прохор однажды рассказал что половые в трактирах получают всего шесть рублей в месяц, потому их еще называют «шестерками». Конечно, на чаевых они накручивают еще рублей двадцать, к тому же харчатся на дармовщинку, потому половым в трактир, оказывается, не так просто устроиться…
Когда вышли на улицу, перед нами вырос невзрачный мужичок. Невысокий и неприметный, гладко выбритый и с хитрым прищуром.
– Господин Никитин, прошу прощения. Один важный человек очень хочет с вами пообщаться.
– Сейчас девушку провожу. Жди здесь.
Я проводил Аглаю до повозки. Герасим как-раз наворачивал кулебяку размером с футбольный мяч.
– Ждите, я скоро…
Интересно, кто этот незнакомец? Что еще за загадки Мадридского двора?
– Пойдемте, господин Никитин,– кивнул мужик.– Здесь недалеко.
Я шагал вслед за незнакомцем. Мы покинули рынок, немного спустились по улице и вошли во двор. Я прочитал на вывеске дома: «Тара» Во дворе, в ровных штабелях лежали деревянные ящики и лотки, у забора стояли два сломанных тарантаса. Мы вошли в дом со двора и оказались в полутемной комнате. За столом сидел крупный мужчина с короткой стрижкой. Взгляд у мужика колючий. На щеках белели маленькие шрамы от оспы.
Сопровождающий встал возле двери и закурил папиросу.
– Помещик Никитин? – кивнул незнакомец за столом.
– Да. А вы кто?
– Зовите меня просто Еремей.
– Так чем я обязан?
– Присаживайтесь.
Я покосился на сопровождающего и присел на удобный мягкий стул.
– Господин Никитин, я хочу чтобы вы выслушали и правильно поняли меня…– собеседник печально вздохнул.– Мир, в котором вы живете – чрезвычайно отличается от нашего мира. Вы богатый чистоплюй, выросли в поместье, с детства вкусно ели и спали на мягких перинах. Вы не знаете, что такое голод, нищета и побои…
Я уже начинал догадываться о чем речь.
– Сегодня вы вспугнули нашего человека на рынке. А ведь он мог заработать рублей тридцать, из которых две трети идут на пропитание нашим семьям.
– Он жулик, людей обманывал.
– Конечно, я это прекрасно знаю. Но обмануть можно того, кто хочет обманываться. Если у человека в голове вместо мозгов масло – он все равно спустит деньги. Не в кружки, так в карты… это один из видов нашей деятельности. Или вы ищете во всем справедливости?
Еремей жутко улыбнулся.
– Скажите, господин Никитин: справедливо, когда помещик увеличивает подать, а маленькие дети крестьянки не могут уснуть от голода и плачут? Рабочий в городе пашет от зари до заката и
