Постовой - Путилов Роман Феликсович
– Ты давай быстрей, а то у меня уже белья чистого не осталось, все мокрое.
Погуляв с псом на пустыре и познакомившись с парочкой привлекательных сучек и их молодыми хозяйками, на расстоянии разругавшись посредством громкого лая с бывшим «первым парнем на деревне» – огромным серым догом, мы вернулись домой.
– Наташа, просыпайся, Наташа.
– Девушка испуганно уставилась на бутылку водки в моей руке.
– Давай, раздевайся.
Глаза раненого олененка изумленно распахнулись.
– Давай, давай, скидывай все…
Моя гостья обреченно всхлипнула и стянула с себя серую фуфайку от комплекта нижнего белья, подаренного мне мамой, чтобы «сыночек на работе чего себе не отморозил». Две острые грудки с темными сосками выскочили из-под серой ткани, девушка прикрылась руками, обиженно глядя на меня из-под челки редкого платинового оттенка.
– Давай на живот ложись.
Новый вздох, и «жертва» переворачивается на живот. Мешковатые, на два размера больше, кальсоны не скрывают оттопыренную попку. Я неловко опускаюсь на матрас по соседству, чтобы не придавить этот набор косточек, обтянутый белой, почти прозрачной гладкой кожей. Истинная петербурженка, недаром они там от чахотки пачками мерли. Выливаю на ладонь порцию водки, отставляю бутылку подальше, чтобы любопытный Демон, сующий свой активный нос поближе к месту событий, не опрокинул запас «микстуры», и начинаю растирать болящую, под ее визги, писки и стенания. А кто сказал, что водка теплая будет? Я ее в морозильнике всегда держу, теплая водка вызывает у меня отвращение. Когда в квартиру ворвались Галя и Дима, с небольшим чемоданом наперевес, нам уже стало немного легче. Температура упала до тридцати восьми градусов, больная была обряжена в последнюю чистую одежду – запасную казенную рубаху, из широкого ворота которой она с оптимизмом смотрела на мир.
Отступление первое
Через три дня
– Заканчивается посадка на рейс сорок шесть – тридцать четыре, следующий по маршруту Новосибирск – Ленинград. Повторяю. Заканчивается…
– Ну, вот и все. – Я смотрю в серо-голубые глаза ослепительно красивой девушки с платиновыми волосами, блестящей волной лежащими на плечах. Тонкая рука, обтянутая серым драпом пальто, невесомо касается моего плеча и, замерев на секунду, медленно соскальзывает вниз по вишневой коже куртки, перешитой из дедушкиного мехового плаща.
– Жаль, что все так вышло… – Губы, окрашенные ярко-красной помадой, кажутся открытой раной на фоне бледной кожи. Я молча накрываю своей ее маленькую ладошку, замершую рядом с моим сердцем.
– Ты приезжай в Ленинград, если сможешь. Вот адрес и телефон, я буду ждать. – Маленькая бумажка повисает в воздухе перед моим лицом. Я беру ее ладонь, целую, а потом зубами вытягиваю сложенный голубой листочек и замираю, пытаясь запомнить Наташины глаза.
– Ты смешной, – ее серые глаза впервые за сегодня засветились веселыми искорками, – приезжай!
– Наташ, пойдем скорее, а то в самолет не пустят! – запыхавшаяся Галя, вырвавшаяся из крепких объятий моего друга, посылает мне воздушный поцелуй и тащит Наташу в сторону выхода номер три. Наташа оглядывается с растерянным лицом, я машу ей рукой, пока они не скрываются за матовыми двойными дверями зала досмотра.
Отступление второе
Одна тысяча девятьсот девяносто второй год
– Внимание, внимание, закончилась посадка на рейс сорок шесть – тридцать восемь, авиакомпании «Сибирь», следующего по маршруту Новосибирск – Санкт-Петербург. Опоздавшие пассажиры немедленно пройдите на посадку к выходу номер четыре. Повторяю…
Я оглядываюсь в последний раз, вдруг в зале появится запыхавшаяся семитская хитрая рожа с немецкой фамилией, мой напарник в этой командировке. Но нет, никто не спешит к выходу номер четыре, перепрыгивая через чемоданы и расталкивая пассажиров. Придется лететь одному. Эта история началась позавчера, когда меня и оперуполномоченного Шмидта вызвал начальник розыска.
– Я вам оказываю большое доверие. Надо слетать в культурную столицу и привезти по запросу старшего следователя майора Латыша арестованного. Документы и все подробности у следователя. Не бухать, пистолеты не потерять. Свободны.
И вот теперь напарника нет, двери на посадку сейчас захлопнут, у меня осталась последняя секунда на принятие решения. Я звонить шефу среди ночи не стал, вдруг, когда начальник, разбуженный мной, начнет свои матерные тирады, появится мой опоздавший компаньон и потом будет укоризненно смотреть на меня, со всей скорбью богоизбранного народа. А сейчас звонить уже поздно, дежурная орет возле выхода, не дай бог, остановят подготовку к взлету и начнут багаж проверять. Я, расталкивая людей, побежал к выходу номер четыре. Не знаю, как вывернусь, но вариантов у меня нет.
Автобус из Пулково по свободной трассе быстро домчал меня до Московского проспекта, где я вылез у станции метро, нырнул под землю и поехал к Московскому вокзалу. Адрес Наташи я помнил наизусть, а вот телефон, к сожалению, забыл, бумажка пропала без следа. Десять минут блуждания вокруг вокзала и попыток получить информацию от шустрых бывших ленинградцев, и вот я с восхищением взираю на огромное здание, выходящее фасадом на блистательный Невский. По знавшим лучшие времена необычно длинным лестницам поднимаюсь на шестой этаж этого жилого дворца и задумчиво останавливаюсь перед двухстворчатой дверью с множеством разнокалиберных звонков. Дверь не имеет замка и чуть приоткрыта. За массивом дуба или сосны, не знаю, но явно не деревоплита, открывается огромный полутемный коридор, заставленный какими-то ведрами с краской или известкой, горками мусора, с трехметрового потолка висят обрывки старых электрических проводов в еще матерчатой, потертой оплетке. Где-то в темноте мертвой квартиры капает вода. Я иду вдоль коридора, толкая двери комнат справа и слева. Все открыто, мебель вывезена, везде видны следы подготовки к ремонту. Наконец нахожу запертую комнату, четвертую справа. Безуспешно толкаю дверь, а потом начинаю барабанить в нее. За толстым полотном явно кто-то есть.
– Скажите, здесь жила Наталья Хрусталева, вы не знаете, куда она съехала? Эй, вы меня слышите?
Внезапно дверь распахивается. На пороге стоит хрупкая девушка с перекошенным от ярости лицом и старым кухонным ножом, выставленным лезвием в мою сторону. Минуту Наташа рассматривает меня, потом в ее глазах мелькает узнавание, и она, уронив ножик на пол, бросается ко мне:
– Это ты… Ты все-таки приехал!
Глава двадцать седьмая
Отступление третье
Почти окончание. Экспроприация экспроприаторов
Одна тысяча девятьсот девяносто второй год
Слава богам, в этой комнате еще оставалась обстановка, хотя было ощущение, что недавно здесь проводился тщательный обыск. Я довел горько плачущую Наташу до старого кожаного дивана:
– Рассказывай, что у тебя случилось?
– Ты приехал, это чудо какое-то…
– Наташа, у тебя стаканы есть?
– Что?
– Я, говорю, стаканы есть?
– Слушай, как ты можешь… у меня такое…
Я встал, нашел в шкафу две пыльные рюмки, сполоснул их на разгромленной кухне, потому как в санузел я входить не рискнул по причине полного отсутствия источников света, разлил по рюмкам лимонный ликер, купленный дома в проверенном магазине, заставил Наташу выпить содержимое, потом она выпила и вторую рюмку.
– Теперь спокойно все рассказывай, не торопись.
Наташа посидела без движения, потом стала говорить более-менее вменяемо:
– Я была в командировке, в Мурманске. Отсутствовала три месяца. Приехала сюда и не могла ничего понять. Квартира разгромлена, в моей комнате кто-то сломал дверь, но вроде бы ничего не пропало. Из соседей была только бабушка из первой слева комнаты, ее внуки как раз перевозили, вещи грузили. Она сказала, что все жильцы комнаты свои продали какому-то коммерсанту, и она тоже. Я поздно приехала, устала, сил не было совсем, спать легла. А утром в коридоре меня ждали двое, натуральные бандиты. Они сказали, что у квартиры новый хозяин, а я сама виновата, что дома не жила. Бросили на стол тысячу долларов и сказали, чтобы через четыре дня меня не было… Иначе меня…
