На своем месте (СИ) - Казьмин Михаил Иванович
— Из кабинета Смирнова пропали некоторые его бумаги, — с явственным недовольством поведал Мякиш. — В доме они тоже не найдены. Помощь ваша, Алексей Филиппович, в том нам и нужна, чтобы бумаги найти.
— Почему именно моя? — прежде, чем ставить Мякишу условия сотрудничества, я хотел вызнать побольше, чтобы хоть как-то представить себе дело. И кажется, с бумагами Смирнова тайных действительно изрядно припекло, потому что исправник не стал требовать моего согласия, прежде чем возьмётся изложить секретные сведения, что непременно бы сделал, будь его положение более благоприятным, а ответил:
— У нас есть основания полагать, что бумаги те вынесла из дома Смирнова Ангелина Красавина. И очень может быть, что вовсе не для себя. Вы же, Алексей Филиппович, с нею дело имели, отношения у вас, насколько нам известно, сложились с госпожою Красавиной приязненные, надеюсь, вы сможете её касательство к пропаже бумаг прояснить.
— А вы что же, не можете? — искренне удивился я.
— Мы Красавину взяли, — поморщился Мякиш, — допросили. Тут и началось…
Так-так, кажется суть затруднений Палаты тайных дел я себе представлял. На всякий случай всё же поинтересовался:
— Московская городская управа?
— С Московской городской думой вместе, — догадку мою Мякиш подтвердил охотно, но аж скривился. — И с Московским Дворянским собранием, также и Московской театральной гильдией. Сразу все вместе и нам прошение подали, и государыне, и Палате государева надзора.
А чего, спрашивается, тайные хотели? Сборами с театров доходы городской управы пополняются более чем неплохо, а кто театрам поступления обеспечивает, с коих они те сборы платят? Правильно, лучшие актёры и актрисы. С остальными ходатаями за Красавину тоже всё понятно — городская дума в паре с управой идёт, Дворянское собрание — это большая часть публики, что в театры ходит, а уж среди тех, кто на лучшие места и за самые большие деньги билеты покупает, так опять же почти только они, театральная гильдия, как ей и положено, взносы отрабатывает, заступаясь за своих, так что ничего удивительного в том единодушии, с каковым все они принялись просить за Ангелину Павловну, нет. Уточнять у Мякиша я ничего тут не стал, он и сам всё понимает, но интересно, что там было дальше…
— Допрашивать Красавину под заклятием мы, говоря откровенно, и сами-то не собирались, — продолжал Мякиш, — не того полёта птица, сама бы в конце концов не выдержала взаперти сидеть и всю правду бы рассказала. Но не прошло и пяти дней, как велено было её выпустить, — тут тайный исправник с сожалением вздохнул. — Выезжать из Москвы ей запретили, конечно, и являться на допрос она по первому нашему требованию обязана, да только ничего такого мы от неё так и не узнали, за что можно было бы зацепиться и на те допросы её вызывать.
Ого! Пять дней, пусть и неполных, выдержать в камере — чего-чего, а такого я от Ангелины Павловны не ожидал. Может, и вправду ни при чём она тут?
— Поговорите с Красавиной, Алексей Филиппович, — принялся увещевать меня Мякиш. — Объясните ей по-доброму, что чем раньше мы выясним правду и чем больше она нам в том поможет, тем мягче с нею обойдутся. А ежели вдруг случится такое, что невиновность её проявится, так обязательство не покидать Москву с неё немедля и со всеми почтительными извинениями снимут и сможет она с театром на гастроли ехать да деньги с того получать. Да, против Красавиной говорит очень многое, скрывать не стану, но и того не скрою, что твёрдой уверенности в её виновности у нас тоже нет.
— А вы, Михаил Дорофеевич, не находите, что прежде чем моего согласия на участие в ваших делах просить, неплохо было бы по старым долгам со мною рассчитаться? — спросил я, сделав честное-пречестное лицо.
— Я, Алексей Филиппович, в государевой службе состою и начальству своему повиноваться должен согласно данной мною присяге, — со сдержанной гордостью напомнил Мякиш. — А начальство на сей счёт никаких указаний новых, отменяющих указания прежние, мне не давало. Понимаю, что обиду на нас таить вы, Алексей Филиппович, в полном праве, потому и прошу, а не настаиваю. Надеюсь всё же, мнение своё вы перемените, а потому, с вашего позволения, навещу вас послезавтра. Только я вас, когда вы раздумывать будете, вот какое соображение принять во внимание покорнейше попрошу…
— И какое же? — сухо спросил я.
— В бумагах, что у Ивана Фёдоровича пропали, и ваше имя названо быть может, — в других обстоятельствах я бы, может, и поверил в искренность сожаления, с которым Мякиш это сказал, — и вы, Алексей Филиппович, сами понимаете, в каком ключе. Вряд ли вам понравится, если бумаги эти уйдут… — он призадумался, подбирая нужные слова, — … куда не надо.
Я мысленно выругался — всего несколькими словами Мякиш разрушил мои надежды на то, что тайным придётся дорого заплатить мне за помощь. И умеет же сказать! За этим его «куда не надо» столько всего могло прятаться, что перебирать все эти возможности даже не хотелось, ясно же, что ничего хорошего я там не угляжу. Мне даже показалось, что поработать вместе с таким умным человеком будет интересно…
— Что же, Михаил Дорофеевич, жду вас послезавтра, — я встал из-за стола, показывая, что разговор закончен. Принять предложение тайных я уже согласился, но сразу о том говорить, раз уж Мякиш и сам дал мне два дня, не стал. Лицо сохранить тоже, знаете ли, дело нужное, да и стремление Михаила Дорофеевича соблюдать в отношениях со мной приличия, пусть сильно искренним и не выглядело, но мне понравилось.
— Как скажете, ваше сиятельство, — поклонился Мякиш. Молодец какой, ловко извернулся! Даже сиятельством протитуловал, не иначе, почтение своё выказывал.
Уже на следующий день стало, однако, понятно, что начальство Мякиша приготовило для меня не только пряник, послав ко мне столь вежливого и в чём-то даже приятного собеседника, но и кнут. Через четверть часа после завтрака заявился ко мне царевич Леонид, и не успел я предложить ему красного вина, огорошил меня вопросом:
— Алексей, ты что такого натворил? — должно быть, на лице моём проявилось нечто, что заставило царевича тут же и передать мне царскую волю: — Брат велел сказать тебе, чтобы ты гордыню свою унял и тайным в их розыске помог.
— Да ничего особенного, просто напомнил тайным про должок, — усмехнулся я. Надо же, не иначе, сам князь Свирский царю на меня нажаловался! Но, видать, и впрямь у тайных дело не ладится, раз через царя на меня нажать решили…
Понятно, рассказывать Леониду я ничего не стал, ограничившись напоминанием об истории с непонятными артефактами, на том он и успокоился. Не он один, кстати — обещание царя, что в своё время я всё узнаю, я помнил, кое-что узнал уже и сам, спасибо Шаболдину, так что повеление царское принял к исполнению без каких-то сомнений.
Тайного исправника Мякиша я приказал охране пропускать отныне через ворота беспрепятственно, и в назначенный день попасть ко мне вышло у Михаила Дорофеевича проще. Я распорядился подать нам кофе, объявил тайному исправнику своё согласие помочь в прояснении роли Красавиной в деле и попросил его ознакомить меня с делом вообще и сутью подозрений против актрисы в особенности. Мякиш принял моё согласие с положенными словами благодарности и принялся рассказывать. Рассказчиком мой гость оказался неплохим, но вот поведанное им мне не особо понравилось.
Со слов секретаря Смирнова, некоего Тимофея Павлова, имелся у Ивана Фёдоровича особый портфель, старый и потёртый, с медным замочком, в коем всегда лежали синего картона укладка с бумагами и записная книжка в кожаном переплёте, тоже заметно потёртом. С бумагами из того портфеля работал Смирнов часто, время от времени заменяя некоторые листы в укладке на новые, а старые сжигая в стоявшей на столе мраморной пепельнице. Табак Смирнов не курил и пепельницу ту только для сожжения бумаг из укладки использовал, это Павлов утверждал со всей определённостью. Выходя из кабинета, даже ненадолго, Смирнов неизменно запирал портфель на замочек и убирал в несгораемый шкаф, ключ от которого, как и ключик от портфеля, постоянно держал при себе. Что хозяин в тех бумагах и книжке писал, Павлов не знал. Более того, Павлов особо показал, что если ему по какой надобности требовалось в кабинет войти, когда хозяин с теми бумагами работал, Смирнов всегда переворачивал листы исписанной стороной вниз, а книжку закрывал. Когда же с Иваном Фёдоровичем случился удар, только с появлением в доме тайных, за которыми послал дворецкий Юревич, обнаружилось, что несгораемый шкаф в кабинете на ключ не заперт, портфель со всем его содержимым пропал и ключей от несгораемого шкафа и портфеля при Смирнове тоже не нашли. Несколько позже портфель обнаружился в одном из ящиков письменного стола — открытый и пустой, там же нашли и пустую синюю укладку.
