Венский вальс - Евгений Васильевич Шалашов

— В МУР?— поинтересовался Артузов. — Или на Лубянку? Или вначале тебя домой завезти, вещи закинешь?

Домой завезти... А где нынче у меня дом-то? Свою комнату в Доме советов я отдал Трилиссеру и его семье, а мне придется вселяться в комнату Натальи, а это значит, нужно искать коменданта, трясти удостоверением. Ха... А удостоверение-то мое на Лубянке, в сейфе. Ладно, что от меня не требуют, чтобы оставлял документы и ордена в отделе кадров. И в Гнездниковском без удостоверения нечего делать.

— Давай ты меня перекусить свозишь, а потом на Лубянку.

— Володя, прости, — пристукнул Артузов себя по лбу. — Ты же с дороги, голодный.

— Давай куда-нибудь заедем, можно недалеко, на Кузнецкий.

— Мне на Кузнецкий не по карману ходить, — вздохнул Артур. — Там завтраки по лимону, а обеды по два.

— Я же там весной был, все было дешевле? — удивился я, а потом вспомнил про инфляцию и про не доведенную до конца денежную реформу. Еще бы посмеяться, что начальнику контрразведки страны не по карману ходить по буржуйским ресторанам, но не стал. Это я в Париже живу как барин, а что тут твориться, я даже не знаю. Поэтому, сказал просто:

— Поехали, угощаю.

Артузов подрулил к тому же ресторану, что мне запомнился встречей с супругами Брик. Но сегодня, к счастью, их не было и Блюмкин здесь никого не бил. Впрочем, Яшка еще из Франции не вернулся. Или, куда его там нелегкая занесла? Но Блюмкин такой человек, с имея двести франков доедет и до Швейцарии и до Австрии. Зато официант, похоже, тот же, что менял когда-то мне десять долларов.

— Баксики меняешь? — поинтересовался я, усевшись за столик и запихивая под него чемодан и портфель. Наверное, стоило бы их оставить в дежурной части, но не подумал. Вру, подумать-то подумал, но оставлять не рискнул. Не то, чтобы опасался, что в дежурке мой чемодан элементарно стырят, но покопаться, чисто из любопытства, могли бы.

— Баксики? — нахмурился официант.

— Баксики — это доллары, — пояснил я. — За десятку сколько совзнаков дашь?

Официант, опасливо покосившись на Артузова в военной форме (французский френч определенно наводил на мысли, что не простой командир), строго сказал:

— Доллары, товарищ, вам в обменном пункте поменяют. У нас тут все строго за советские дензнаки.

— А сколько в обменнике за доллар дают? — поинтересовался я.

— Позавчера восемьсот тысяч давали, — сообщил Артур. — А сколько сегодня — мне еще не докладывали.

— В общем, дорогой товарищ официант, — обратился я к работнику общепита. — Оливье, харчо и что-нибудь мясное. А пить — можно компот. И все по два раза. А доллары я вам по позавчерашнему курсу отдам. Сегодня ведь они дороже идут?

Официант еще раз бросил взгляд на Артузова, но жадность преодолела страх. Ухватив мою бумажку, парень исчез, чтобы вернуться через несколько минут с пачкой советских денег.

— Вот-с, — по старорежимному сказал официант. — Все, как в аптеке. Восемь миллионов.

Я кивнул, отпуская парня и засунул деньги в боковой карман (внутренние уже заняты, туда пачка не поместится). Артур, посмотрев на меня, вздохнул:

— Вот есть же у нас недорезанные буржуи. Приедут из Парижа, начинают пыль в глаза нищим товарищам пускать.

— А что, неужели все так плохо? — поинтересовался я.

— Не то, чтобы совсем плохо, но хреново, — сказал Артур, а потом хмыкнул. — Вот ты сейчас сунул в карман четверть — ну, чуть поменьше, моего жалованья.

— У тебя жалованье сорок лимонов в месяц? — присвистнул я. — А сколько же у простых сотрудников?

Артузов только рукой махнул. Помолчав, горестно усмехнулся:

— У нас здесь еще ничего, а в губерниях еще хуже. Не веришь — сообщали о случаях, когда женщины-сотрудницы на панель выходили[1]. Увольняем, конечно.

Я только головой покачал. Но дальше обсуждать такие вещи не стоило. Не то место. Но если подумать, то удивляться нечему. Новая экономическая политика диктует свои законы. А это и экономия зарплаты бюджетников, и инфляция. Не удивлюсь, если скоро появится масса дел о взяточничестве, а еще и о разбойных нападениях чекистов.

Чтобы сменить тему, спросил:

— Как там Лидочка? Дети?

— С Лидочкой все хорошо, дети тоже здоровы. Кстати, у меня прибавление в семействе, — похвастался Артур. — Еще одна дочка появилась.

— Когда это вы успели? — удивился я. Весной, когда я был в Москве, у четы Фраучи-Артузовых было две дочки. Старшей, названной Лидой по имени матери, два с половиной годика, а младшей, Норе, полгода.

— Помнишь духи, которые ты мне из Парижа привез? — поинтересовался Артур, а когда я кивнул, продолжил: — Так вот, Лида пошла эти духи продавать. Ты уж прости, но так вышло... Я-то тоже, вроде, от чистого сердца духи подарил, но, когда дома есть нечего, не до духов. Хотела на Сухаревку, но от нас до Каланчевской площади ближе, туда и пошла. Сразу же духи за два лимона продала, а потом девчушку увидела — грязная вся, завшивевшая. Милиционер постовой сказал, что ее мать здесь оставила — дескать, у нее еще пятеро, а жрать нечего. Мол, скоро машина приедет, ее в приют заберут. Ну, ты же знаешь мою супругу...

Я кивнул. Наверное, мало встречал людей, добрее, чем Лида Артузова.

— Привела, накормила, отмыла. Вшей вычесала, барахло, что на девчонке было, в печку кинула. Теперь у нас и живет.

— И что ты сказал?

— А что я скажу? — улыбнулся Артур. — Я же и сам в Москве только набегами бываю. Приехал, а у меня еще одна дочка — только старшая. Пять лет уже девочке, Галей зовут. Лидочка ее на свою фамилию записала. Сказала — где двое деток, там и третьему ребенку миска супа найдется. Разве не так?

Я только всплеснул руками, восхищенный и добротой Лиды, и покладистостью Артура. Не знаю, хватило бы у меня самого мужества так вот взять, да и удочерить неизвестного ребенка. Вот у Наташки, у той, мужества бы хватило.Достаточно вспомнить ту несостоявшуюся убийцу — девушку-гимназистку. Наталья тогда ее