Гай Орловский - Небоскребы магов

Фицрой напомнил, что вечер уже скоро, нужно успеть, пока светло, я поколебался, помотал головой.

— Нет, пусть стемнеет. На этой трассе будет пусто, никто не увидит, если корабль потонет.

— А ты как увидишь?

— Да и ты увидишь, — пообещал я. — Ладно, пойдем. Но пасаран!.. Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!.. Враг не пройдет!

Фицрой спросил восторженно:

— Ты что, хочешь топить все корабли?

Я отмахнулся.

— Нет, но нужно себя накрутить, чтобы пламя праведного гнева охватило мое сердце и я чувствовал революционную справедливость возмездия врагам цивилизации и гуманизма! Дабы твердо и без позорящей авторитарного демократа жалости.

— Вечер, — напомнил он. — Ты уже накручен.

— Не совсем, — ответил я, — но ладно. Даже если совесть чуточку и возразит, я ее уболтаю. Я интеллигент, всегда найду доводы за любую сторону.

Он дождался, когда я выволок мешок со сложенной винтовкой, поспешил вперед, открывая для меня двери, чтобы я не передумал и не вернулся, в башне первым побежал по лестнице, я слышал, как он там поднял люк и, выбравшись наверх, ждет, готовый подать руку, если я заморюсь.

Я поднялся, ощущение такое, что вокруг только небо и больше ничего нет на свете, земля и море так далеко внизу, что вроде бы их и нет. Фицрой вообще всякий раз преодолевает себя, чтобы подойти к краю и посмотреть через барьер.

— Простор, — пробормотал он с бледной улыбкой, — как-то его многовато… Думаешь, еще не поздно?

— Если поздно, — сказал я. — то кто-то уцелеет.

Я смотрел через прицел, однако корабль первым увидел Фицрой, заорал ликующе:

— Вот он, смотри!.. Какой, гад, важный!.. Как он смеет по нашему морю… Еще и боком повернулся, мерзавец… Это же оскорбление! Что он имел в виду, когда поворачивался боком? На что гнусно намекал?

Я тяжело вздохнул.

— Ты прав. Он в наших территориальных водах. Это нарушение наших суверенных прав. И тяжелое несмываемое оскорбление моей чести и достоинству.

— Даже объявление войны, — подхватил он, хотя вряд ли понял, что я такое несу про территориальные воды. — Это наглость!.. И как заплыл сюда, как заплыл!.. Нельзя вот так, это непристойно и самый настоящий вызов…

Я разложил и собрал винтовку, лег поудобнее, расставив для равновесия ноги, всмотрелся в окуляр.

Корабль стандартный, ветра нет, парус обвис, но весла просто опущены в воду, три с этой стороны и три с той. Значит, гребцов шестеро, хотя, конечно, в случае необходимости капитан и штурман тоже могут сесть за весла.

Я медленно двигал взгляд вдоль борта, пока не увидел на корме дородного глерда. Он всматривается в нашу сторону, время от времени подносит ко лбу ладонь козырьком, закрывая глаза от опускающегося за горизонт оранжевого солнца.

Снизу взбежал еще один, помоложе, но в такой же богатой одежде. Некоторое время они переговаривались, мне однажды даже показалось, что наши взгляды встретились.

Я невольно отшатнулся, но разозлился на себя, прошептал:

— Ладно… это кошкам можно смотреть на короля… а вы не кошечки.

Краешек солнца исчез за темным горизонтом, мир сразу потемнел, пока что ни одной из лун, а звезды здесь тусклые и невыразительные.

Фицрой сказал с тревогой:

— А если луна не выйдет до утра?

Я снял прицел и молча подал ему. Фицрой прильнул к окуляру.

— Ого!.. Как днем!.. И как близко!.. А он меня не видит? А то смотрит так, будто…

— Не должен, — признался я, — хотя кто знает…

— Все у вас, колдунов, — проворчал он, — не как у людей… Но твой ночной глаз! Удобная вещь, честно говоря. Хоть и нечестная.

— Сама война нечестная вещь, — сказал я, — как бы ее ни старались облагородить. Да-да, я говорю не как глерд, а как Улучшатель. Как глерду она мне нравится. А как романтику мне даже пираты — тьфу-тьфу! — нравятся…

На корабле двое глердов продолжают смотреть в сторону нашего замка, мне с каждым мгновением начинает казаться, что видят нас, а это такое неприятное чувство…

Наконец тот из глердов, что помоложе, получив указания, заторопился вниз, а я медленно перевел крестик прицела на грудь старшего глерда, тут уж неважно, куда попадет тяжелая снайперская пуля, начал прислушиваться к своему дыханию…

Фицрой сам затих и напрягся, чувствуя важность момента, а я между ударами сердца плавно прижал спусковую скобу.

Глерд даже наклонился вперед, всматриваясь в мой замок. Его тряхнуло, однако не отбросило, как я ожидал, слишком крепко держится за поручни, наклонился еще больше и, перевалившись через край, упал за борт.

Я наблюдал за кораблем, однако все спокойно, никто не бегает, а тело старшего глерда в сразу промокшей и отяжелевшей одежде начало опускаться в темную воду.

Фицрой спросил тихо:

— Я чего-то не вижу или там не заметили, что корабль без капитана?

— Сейчас оставим и без помощников, — сказал я.

— Ты зверь, — сказал он с уважением.

Я огрызнулся:

— Сам видишь, злостно и неприкрыто нарушили мои территориальные воды!.. А это хуже, чем личное пространство. Из-за таких вот инцидентов и начинаются глобальные войны!

— И ты торопишься погасить ее в самом начале?

— Точно, — сказал и прицелился в борт корабля на ладонь ниже ватерлинии, — а гасят обычно водой…

Он смотрел то на едва виднеющийся в слабом свете звезд корабль, с которым ничего не случается, то на меня, которого каждый выстрел встряхивает пусть не так, когда лягает конь, но все же заметно.

— И что? — спросил он наконец.

— Есть, — ответил я, — теперь в другом конце…

Люди забегали на корабле, началась суета, а я продолжал стрелять, патронов не жалко, однажды даже увидел, как вывалился целый кусок обшивки, к тому же пули проходят деревянный кораблик насквозь, такие же точно дыры, если не шире, получаются и на другой стороне.

Фицрой проговорил тихонько:

— Мне кажется… или корабль погружается?

— Вот теперь пора на лодку, — сказал я, — и плыть к берегу!

Он посмотрел, как торопливо разбираю винтовку, снова на далекий кораблик.

— Какую лодку?

— Да обычную, спасательную…

Я осекся, торопливо ухватил прицел и всмотрелся в окуляр. Как-то засело в голове, что с тонущего корабля команда пересаживается в шлюпки и гребет к берегу, но на этом какая шлюпка, он сам всего лишь большая шлюпка с надстройкой на корме и простеньким парусом.

Фицрой сказал с суровым сочувствием:

— Что-то недодумал?

— Я ж топил только корабль, — проговорил я с трудом. — Или доплывут? Что стоит проплыть всего пару миль?… Да тут не больше чем полторы…

Он сказал над моим плечом:

— Что, в твоем королевстве так хорошо плавают?

Я сказал тяжело:

— Старушки две мили вряд ли одолеют, хотя, конечно, смотря какие… У нас есть и те, что моря переплывают, а морские проливы для них вообще…

Он проговорил медленно:

— Думаю, на этом корабле половина вообще плавать не пробовала. Ладно, Юджин, это даже не промах, просто не все продумано. В какой-то мере даже лучше, возиться не надо. Так что пусть тонут, не жалко. Это же из Гарна или Пиксии, чего их жалеть?

— Вообще-то да, — согласился я. — Но это между нами, хорошо? На людях будем делать скорбные лица.

Он сказал с отвращением:

— Из какой же страны лицемеров ты явился!

— Из страны победившей демократии, — пояснил я. — Без лицемерия не удалось бы построить высокую культуру. Представляешь, если бы все говорили друг другу правду? Поубивали бы друг друга. А так комплименты, поздравления, улыбочки, добрые пожелания, и все в обществе хорошо. Даже дурака никто не назовет дураком, а только человеком своеобразно мыслящим.

— Понятно, — протянул он.

Я спросил с недоверием:

— Правда понятно?

Он фыркнул:

— Понятно, почему оттуда сбежал…

Он встал так, чтобы я смотрел на него, а не на тонущий вдали корабль. Там придурки даже не догадались ухватить какие-нибудь ящики, бочки, на которых могли бы продержаться дольше, а как полоумные цепляются за уходящий под воду корабль и не отцепили пальцев, когда тот потащил их на дно.

Из-за горизонта выскочила мелкая фиолетовая луна, помчалась по небу, а спустя некоторое время от края земли пошел зловеще-красный свет — медленно и величаво поднимается огромная багровая луна.

Я передал Фицрою прицел, он молча смотрел на море, где корабль не просто погрузился под воду, а клюнул носом, задрав корму, и ушел в глубины быстро, словно увидел на далеком дне ждущую его кораблиху с раскинутыми веслами.

Люди плавают на месте затонувшего судна, хватаются друг за друга, в смертном ужасе стараются подняться на чужих плечах… но через несколько минут скрылись под волнами и последние.

— Оккупанты, — твердо сказал Фицрой. — Пусть даже наемники, тем более нельзя зарабатывать на чужом горе!