Другие грабли. Том 2 - Сергей Сергеевич Мусаниф
— Разные штуки, — сказал Петруха. — Экспериментальные, в основном. Оружие, от нелетального до высокоточного, всякое такое, ныне невостребованное. Как выяснилось, временно невостребованное, но об этом кроме нас с тобой еще никто не знает. Помню, в прошлом году начали траву у забора косить, точнее, на полосе между заборами, внешним и внутренним, и корпуса от торпед в зарослях нашли. Думали, пустые, ан нет, с боевой начинкой, аж саперов вызывать пришлось. И главное, что никто не знает, как эти торпеды туда попали, по документам они все на месте… Раньше б за такое директора завода расстреляли, ну, или с должности сняли и из партии выгнали, как минимум, и посадили бы лет на десять, а сейчас никому ни до чего дела нет. Работает, как и работал. Если то, чем он занимается, вообще работой можно назвать. Бардак в стране, Чапай.
— И это пройдет, — сказал я.
— И настанут десятилетия сытой стабильности, — сказал Петруха. — А потом как жахнет…
— Через десятилетие еще не жахнет, — сказал я.
— Мы этого не знаем.
— Знаем. В моем времени ничего не жахало.
— А ты уверен, что ты из основной линии провалился?
— Э… — сказал я.
— Вот то-то и оно, Чапай, — сказал Петруха. — То-то и оно.
А ведь с этой стороны я на проблему еще не смотрел. Вполне могло оказаться так, что моя родная линия времени была всего лишь одной из побочных веток, и ее судьба — быть поглощенной хроноштормом, а не пережить ядерный апокалипсис, и это означает, что мои знания о будущем тут и гроша ломаного не стоят. Потому что неизвестно, где эта развилка, от которой росла моя ветвь. Может быть, мы вообще ее уже проскочили.
Может, мы несемся к ней на всех парах, а может быть, она случилась где-то в тех четырех годах, которые я пропустил из-за своего путешествия во времени.
И именно поэтому я в своем времени никаких предпосылок грядущего конфликта не замечал.
— Только сейчас дошло, да?
— Как-то я раньше такую возможность из виду упустил.
— Довольно распространенная среди хроно… провальней ошибка, — сказал Петруха. — Всякий мнит, что пришел из самого главного будущего, никто не думает, что представляет какое-нибудь темпоральное захолустье, которое вообще из-за какой-нибудь случайности возникнуть могло.
Петруха был трезв и мрачен. Возможно, он и мучился от похмелья, но где-то глубоко внутри себя и вида не подавал.
Вчера вечером мы приехали к нему домой, разумеется, совсем не в ту квартиру, которая была у него в восемьдесят девятом, и до полуночи просидели на кухне, обсуждая варианты. Разумеется, так ни к чему и не пришли, после чего он заявил, что утро вечера мудренее и ушел спать.
Я просидел на кухне еще где-то с час, просто попивая чай и пялясь на спящий город в окно, а потом еще столько же ворочался на гостевом диване, и проблема, как вы понимаете, была отнюдь не в том, что он был жесткий или мне какая-нибудь пружина в ребро упиралась.
Задремал я уже под утро и почти сразу же был разбужен хозяином квартиры, который решил, что не стоит терять время и договорился о встрече со своим экспертом на десять часов утра.
— А второе распространенное среди провальней заблуждение состоит в том, что с высоты своего ложного послезнания им кажется, будто они знают, как сделать лучше, — продолжал Петруха. — И начинают плодить вероятности, такие же убогие, как и те, из которых они пришли. Это в лучшем случае.
— Таких вы в свое время и отстреливали? — уточнил я.
— Всяко бывало, — сказал он. — Но послезнание не работает даже если оно есть. После первого же внесенного тобой изменения линия времени меняется, и все твои знания о том, что должно быть дальше, превращаются в тыкву. Поэтому нам кураторов не переиграть, они-то никаких изменений не вносят и просто следят за тем, чтобы все шло, как оно идет. Пока мы будем тыкаться вслепую, не представляя, к каким последствиям может привести тот или иной ход, они будут точно знать, что могут себе — или нам — позволить, а что нет. У них горизонт планирования на десятилетия, Чапай, и время для них решающего значения не имеет. И, чтобы ты не расслаблялся, вполне возможно, что они не пытаются убить тебя прямо сейчас, потому что точно знают, что у них это получится на следующей неделе. Или в следующем году. Или что кто-то другой тебя убьет, а им для этого даже пальцем не придется шевелить.
— А к чему тогда была прошлая попытка? — спросил я.
— Черт его знает, — сказал он. — Может, им тогда другая команда карты спутала. А может, они вообще какие-то другие цели преследовали. Мы в заведомо проигрышной позиции, Чапай, потому что ни хрена о них и будущем не знаем, а они про нас и свое будущее знают все.
— Не сходится, — сказал я. — Если мы в заведомо проигрышной позиции, то почему я еще жив?
— Подпустим немного конспирологии, — сказал Петруха. — А что, если они тебе врут, но совсем не о том, о чем ты думаешь? Что, если на самом деле они вовсе не хотят твоей смерти, несмотря на то что декларируют обратное? Что, если во время той заварушки в Люберцах они пытались убить не тебя, а членов другой команды, чтобы сохранить тебе жизнь? Возможно, ты жив потому, что ты им нужен, и своими действиями они подталкивают тебя к какому-то ходу, который и должен привести к возникновению их варианта будущего?
Я остановился.
— Это уже совсем какая-то фигня.
— Которая, тем не менее, прекрасно объясняет тот факт, почему при всех твоих заслугах тебя еще не убили. Если на самом деле кураторы тебе подыгрывают…
— Ты мне так совсем голову сломаешь, — сказал я.
— Я просто пытаюсь донести до тебя сложность нашего положения и глубину той задницы, в которой мы оказались, — сказал Петруха. — Потому что, боюсь, твой бесконечный оптимизм до цугундера нас доведет.
— Но если ты прав, тогда мне остается только застрелиться, — сказал я.
— Или они хотят, чтобы ты так подумал и застрелился, — сказал Петруха. — Тем самым облегчив их работу. Сделав, так сказать, все за них.
— Замечательно,
