Главред: назад в СССР 4 (СИ) - Савинов Сергей Анатольевич
Десятки лиц тут же воззрились на меня, как будто бы впервые увидели. Впрочем, для многих присутствующих так и было, и если бы не Анатолий Петрович, не узнали бы.
— В начале века партия была локомотивом политического и общественного прогресса, — вновь заговорил Краюхин. — Но сейчас уже конец восьмидесятых, подходит к завершению двадцатое столетие. И партия, а вслед за ней страна должна идти в ногу со временем. В том числе немного ослабить вожжи. После вчерашнего Пленума нам предстоит проделать огромную массу работы. Изменения коснутся всего — политики, экономики, социума и даже духовной жизни. А мы с вами должны быть готовы.
— Не обо всем гражданам нужно знать, — осторожно заметил Кислицын. — Иначе есть риск впасть в безумное отрицание всего, что было раньше…
Председатель райисполкома даже не предполагал, насколько пророческими окажутся его слова. Безумное отрицание прошлого… Да, так будет, если история пойдет прежними рельсами. Вот только я здесь не просто так. И не для развлечения я готовил газету к этому времени.
— Анатолий Петрович, позвольте? — я встал и поднял руку. — Хотелось бы в двух словах описать то, чем может помочь пресса.
— Прошу вас, Евгений Семенович, — кивнул Краюхин, и я принялся пробираться к сцене.
Красная ковровая дорожка, красный транспарант «Планы партии — планы народа», красная обивка уже тронутых тленом кресел. Еще немного, и все это станет синонимом разрухи, «совком», как уже сейчас презрительно называют страну диссиденты и просто кухонные критики. Вот только не учитывать их — как потом оказалось в моей истории, глупо и недальновидно.
— Добрый день, дорогие товарищи, — поприветствовал я собравшихся, когда встал за трибуной.
[1] Имеется в виду Иван Кузьмич Полозков, секретарь краснодарского крайкома КПСС, впоследствии лидер КП РСФСР. Текст цитируется по статье «Январская весна» в «Известиях», 29 января 2007 года (автор Эдуард Глезин).
[2] С 1984 по 1989 годы Андроповым назывался Рыбинск (Ярославская область).
[3] Игорь Леонидович Кириллов (1932–2021 гг.) — один из самых популярных телевизионных дикторов в СССР. Именно он еще в 1957-м сообщил советским гражданам о запуске первого искусственного спутника Земли.
[4] Определение перестройки согласно докладу генсека КПСС М. С. Горбачева на январском Пленуме.
Глава 20
Оглядел зал. Десятки глаз — недоверчивых, откровенно злых, тлеющих искорками надежды. Лед тронулся, привычная стабильность пришла в движение, и людям страшно. Вот о чем я должен помнить, не записывая никого во враги.
— Сразу напомню, если вдруг кто не знает или забыл, — я продолжил. — Меня зовут Евгений Семенович Кашеваров, я редактор районной газеты «Андроповские известия». А потому я буду говорить о перестройке с точки зрения прессы.
— Наговорил уже, — послышалось откуда-то из средних рядов. — Полтора десятка человек под капельницами…
— К порядку, товарищи! — зычно одернул неизвестного Краюхин, но я жестом попросил его постоять в стороне.
— Хочу напомнить, — спокойно заметил я, — что в больнице под капельницей оказался и я сам. Вот только выписался и сразу приступил к своей работе в непростой для страны час. Да, нововведения пугают. И да, существует риск удариться в крайности. Но для чего тогда нужны мы с вами? Коммунисты, комсомольцы, главы месткомов, профсоюзные лидеры? Для чего нужны мы, журналисты? Как раз для того, чтобы грамотно вести страну и людей к светлому будущему…
— В светлое будущее уже никто не верит! — усмехнулся директор молокозавода, сидящий во втором ряду.
Жалко, хороший дядька, крепкий хозяйственник, а туда же. Едва запахло переменами, сразу в кусты, где разбит лагерь тех, у кого всегда «все пропало».
— А напрасно, — я улыбнулся в ответ. — Будущее создает не правительство, не партия… А люди. Мы с вами все и каждый в отдельности. Чиновники руководят, милиционеры ловят преступников, врачи лечат, учителя учат. А журналисты — рассказывают и объясняют все простым языком. Вовремя реагируют на любую угрозу. Мы говорим про гласность… Вы боитесь, что люди бросятся очернять действительность? Так я вам отвечу, что народ только рад читать правду. Объективную правду — не когда есть лишь черное с белым, а когда пытаются разобраться. Показать все точки зрения. И не боятся признаться в ошибках. Например, Чернобыль. Трагедия? Да! Неприятно об этом говорить? Тоже да! Но разве заметание трагедии под коврик в коридоре помогло победить радиацию? Разве цензура вылечила ликвидаторов?
Зал зашумел. Я сейчас говорил на больную тему, потому что у многих были знакомые или даже родственники тех, кто участвовал в противоаварийных работах. Но это сработало — они слышали то, о чем знали сами, просто боялись признаться.
— И что теперь? — спросил Кравченко, первый нарушивший молчание после моих слов. — Официально давать слово тем упырям, которых вы пригрели в редакции?
— Выбирайте, пожалуйста, выражения, товарищ, — улыбка мгновенно слетела с моего лица. — Те, кого вы называете упырями, быть может, гораздо более искренны, чем некоторые из здесь присутствующих.
Зал зашумел. Кто-то возмущался, кто-то неуверенно захлопал.
— Люди, которые искренне желают стране процветания, могут не быть атеистами, — я продолжил, и шум с гамом постепенно затихли. — Они могут не быть коммунистами и комсомольцами. Более того, они могут верить в летающие тарелочки и геопатогенные зоны. Но при этом они могут быть гораздо большими коммунистами, нежели те, кто завел партбилет ради карьеры или потому что так надо было.
— Да это же враг! — заорал все тот же Кравченко. — У него попы в газете печатаются! Сколько тебе заплатили, иуда⁈ Куда тебя пригласили? В Вашингтон? В Лондон?
— Очень жаль, — медленно и негромко начал я, и пышущий гневом председатель колхоза неожиданно замолчал. — Очень жаль, что для вас быть врагом — это желать счастья своей стране.
— Правильно! — со своего места, опять меня удивив, вскочил директор молокозавода. — Заткнись, Кравченко! Мы еще ни в чем особо не разобрались, а уже критикуем! Давайте, в конце концов, разберемся, что нам дает эта перестройка? Что делать-то теперь надо?
— Евгений Семенович?
Признаться, я думал, сейчас начнется бедлам, особенно после выкриков Кравченко с дядькой-молочником. Вот только, похоже, моя фраза о врагах и родине всех отрезвила. Хотя я, если честно, специально ничего такого не задумывал. Не люблю просто таких, как этот Кравченко. В прошлой жизни услышал хорошую фразу: пакетное мышление. Не помню, кто первый так сказал, да и не столь важно. О чем речь — есть люди, которые не способны воспринимать реальность во всей ее полноте и противоречивости. И таких можно встретить в любой компании, в любом политическом лагере или общественном движении. Для них тот же СССР — это сплошной ГУЛАГ и кровавый Сталин, а великие стройки и освоение космоса — это, мол, так, случайность и вопреки тирании. Или, наоборот, дореволюционная Россия — это рай на земле, где беспрестанно хрустят французской булкой. И случайность — это уже крепостное право, Кровавое воскресенье и русско-японская война.
Вот и скандальный председатель колхоза — яркий представитель этой когорты. Священник печатается? Предатель! Старину любишь? Ретроград! Про Чернобыль пишешь? Паникер!
— Евгений Семенович, не молчите!..
Краюхин уже второй раз обратился ко мне, а я задумался и ушел в себя. Надо возвращаться. Первый секретарь предоставил мне право выступить, я начал, но споткнулся о волнении аудитории. И сейчас мне нужно просто вернуться к основной теме. Как раз-таки ответить на такой простой, но важный вопрос директора молокозавода. А точнее, всего нашего маленького пленума — просто дядька в валенках и резиновых калошах выразил мнение большинства.
Что делать…
— Что делать? — эхом повторил я. — Снова напомню простой рецепт. Работать. Каждый на своем месте. Я не могу и не буду учить вас, вы свое дело знаете лучше всякого. Могу говорить только за себя, с чего, собственно, я и начал. Сейчас, когда мы все обсудим и разойдемся, я поеду в редакцию и буду планировать сразу две газеты. Основную, «Андроповские известия», и вечернюю. Вторая выйдет уже послезавтра, а это значит, что мы с Зоей Дмитриевной Шабановой поменяем всю структуру номера, чтобы рассказать людям о перестройке. Нормальным живым человеческим языком. Что можно делать, как и когда. Что поменялось и чем это хорошо. Или же, наоборот, плохо. Скрывать и замыливать не будем. Зато будем благодарны вам — всем и каждому! — за ваше активное участие. Если каждый не просто будет выполнять свою работу, но и рассказывать нам, журналистам, о новом опыте. Что получается, где вам ставят препоны, в чем вы, может, сами запутались. Гласность — это ведь не только головная боль, но и наше новое общее оружие, чтобы сделать жизнь лучше.
