Эсминцы и коса смерти (СИ) - Ангелов Августин

— Что произошло? — испуганно спросил Трибуц у начальника разведки.

— Сына его утром арестовали, — объяснил Игорь.

Глава 21

Конвоир провел Александра через галерею между административным зданием и изолятором временного содержания. Пока открывали решетку, перегораживающую этот длинный коридор, Сашу заставили повернуться лицом к стене. Потом повели дальше, спустились по лестнице и, наконец, впихнули в маленькую камеру. За ним с лязгом захлопнули тяжелую железную дверь.

Свет падал из крохотного окошка под потолком, зарешеченного двойной решеткой. В камере стояла жесткая железная койка, наподобие больничной, и цинковое ведро в углу, которое, похоже, использовалось вместо унитаза. Больше ничего в крошечном помещении не имелось. В воздухе стоял запах хлорки. То, что Сашу поместили в одиночную камеру, наверное, было и к лучшему, потому что Лебедеву совсем не хотелось общаться с другими арестантами. Он даже плохо представлял, о чем бы смог говорить с ними.

Сидя в камере, Лебедев невольно вспоминал все страшные легенды, рассказываемые про этот «Большой дом». В 90-х читал он даже такую байку, что, якобы, когда строили этот дом в 1932-м, то специально для отделки цокольного этажа использовали гранитные надгробные плиты с монастырских могил, для того, чтобы создать соответствующую защитную энергетику. И, вроде бы, из-за этого в блокаду ни один снаряд и ни одна бомба в это здание не попали. Была и другая версия, что на верхних этажах держали пленных немецких офицеров, и потому фашисты, которые знали от своей разведки о таком живом щите, по зданию не стреляли и не бомбили его. А еще Александр читал, что людей здесь расстреливали в глубоких подвалах, а потом размалывали трупы мощными электрическими мясорубками и спускали кровавую кашу прямо в Неву. Слышал он и легенду, что кабинеты следователей были оборудованы специальными пыточными шкафами. Только вот у Сушилина в кабинете никакого шкафа не имелось. А еще Александр вспомнил, что Литейный с 1918-го и до 44-го назывался «Проспект имени Володарского».

Время шло медленно. Иногда Александр слышал шаги конвоиров за дверью и какие-то отдаленные окрики в коридорах. Учитывая репутацию заведения, он все ждал, когда же его придут «прессовать». Наручные часы у него тоже отобрали, потому он не знал, сколько точно прошло времени после допроса, но, по ощущениям, прошло уже часа четыре, наверное. А никто к нему не приходил. И ни еды, ни воды ему не приносили. Он все собирался справить малую нужду в ведро, но терпел до последнего, потому что на ведре не имелось никакой крышки, и моча начала бы вонять.

Сидя в камере, Александр думал о том, что если даже его расстреляют или насмерть замучают, то все равно, не зря он здесь пропадет. План «Барбаросса» во всей красе уже стал известен высшему руководству страны, а значит, какие-то меры принять успеют, и война пойдет по другому сценарию. Александр верил, что теперь советских людей в предстоящей войне с фашистами погибнет меньше. А вот насколько меньше, это уже зависит от того же Жукова и прочих руководителей. Конечно, не успел он еще рассказать очень многое, из того, что хотел бы и мог сообщить о будущем. Не рассказал пока даже о немецком плане «Ост», которым предусматривалось принудительно переселить не только из оккупированных территорий Советского Союза, но и из Польши до 85 процентов всего населения в Сибирь. Не успел поведать про бесчеловечное обращение немцев с военнопленными красноармейцами и о лагерях смерти. Не написал еще подробности про проект «Манхэттен». Да и имена наших специалистов, способных создать ядерное оружие и хорошие ракеты пока не назвал. Но он не сомневался, что и предоставленной на данный момент информацией ему удалось немного столкнуть беспощадное колесо истории в сторону. Да и прожил он уже свой век. Так что Александр, почти что, смирился со своей новой участью «жертвы кровавой гэбни», когда, вдруг, железная дверь камеры открылась, скрипнув толстыми приваренными петлями, и конвоир прокричал:

— Лебедев! С вещами на выход!

Он взял с койки единственную свою вещь, которую не отобрали — летний, белого цвета, хлопчатобумажный форменный китель командира-краснофлотца, и пошел за конвоиром. Сперва он подумал, что его снова ведут на допрос, но, когда опять прошли через галерею в само административное здание, то повернули в другую сторону и, пройдя длинной чередой коридоров и лестниц, вместе с конвоиром оказались в незнакомом и довольно большом кабинете, явно какого-то начальника.

Введя его в кабинет, конвоир мгновенно ушел, а Саша узнал своего дядю Игоря, который тут же обнял его и сказал, улыбаясь:

— А вот и наш арестант нашелся! Благодари, Саша, Николая Степановича, что так быстро тебя отыскал и выпустил.

Только тут Александр заметил еще одного человека и, как он понял, хозяина кабинета, плотного лысеющего брюнета, одетого по форме с одним большим ромбом на петлицах, что соответствовало званию майора государственной безопасности. Лебедев, конечно, сразу поблагодарил майора ГБ, специальное звание которого соответствовало целому комбригу. Тот в ответ улыбнулся, пожал Александру руку и протянул ему большой бумажный сверток, развернув который, Саша нашел свой ремень, фуражку, часы, документы, ключи от квартиры, шнурки и даже кошелек с деньгами. Ничего чекисты не украли. Когда Александр привел себя в порядок, они с дядей, получив от Николая Степановича бумажный пропуск, вышли из зловещего здания и пошли пешком по набережной в сторону адмиралтейства. Дядя, пока ждал освобождения племянника, отпустил водителя вместе с машиной на обед.

По пути Игорь рассказал Саше:

— Утром, когда тебя взяли, и ты на службу не пришел вовремя, я начал опрашивать караул, не видел ли кто-нибудь тебя. И мне сообщили краснофлотцы из патруля, что увезли какого-то лейтенанта на черной машине прямо от входа в штаб флота. Ну, я стал всех обзванивать, конечно, кого знаю из этого «Большого дома». А кто еще, кроме них, людей на черных машинах среди бела дня увозит? Я сразу понял, что они тебя прихватили. Вот только зачем, почему и в какой отдел отправили не знал. Тут-то мне и взялся помочь Николай Степанович, мой двоюродный шурин, то есть, двоюродный брат моей супруги. Он заместитель начальника контрразведки, между-прочим.

А отец твой, когда от Жданова приехал и узнал, что произошло, словно взбеленился и начал по всем большим начальникам сразу звонить, в НКВД звонил, в прокуратуру и, даже, в Москву какому-то начальнику из контрразведки. Кричал, что, мол, наградить тебя надо за принесенные разведывательные сведения особой важности, а не дело на пустом месте шить. Так что, отпустили бы тебя по любому, только вот, пока эти большие начальники запросы бы послали, ты бы в камере еще сутки-другие просидел, и всякое могло бы случиться. А так, родственник мой довольно быстро тебя вызволил. За что ему, конечно, огромное спасибо. Доказательств-то, у следователя, как обычно, нету. Просто молодой, на анонимку реагирует, карьеру сделать желает, понимаешь ли.

— А знаешь, дядя, мутная какая-то история получается с этой анонимкой. Следователь Сушилин предъявлял мне, ни много ни мало, пособничество контрабандистам. И, мол, я их ликвидировал, чтобы не настучали на меня, что я финский и немецкий шпион. Какое-то странное обвинение. Во-первых, это мичман Полежаев их застрелил из пулемета, а не я. Во-вторых, непонятно, откуда следователь вообще про финских контрабандистов узнал? А, тем более, откуда у них сведения, если я никому из экипажа моторки не сказал, что это контрабандисты были, хотя я сам и догадался, потому что, когда трупы пошел осматривать на предмет документов, нашел их тайный склад на барже? — поделился Александр.

Игорь высказал свое мнение:

— Тут одно из двух имеет место. Либо, кто-то из экипажа моторки действительно был связан с этими контрабандистами, а когда контрразведка начала его трясти, он и настучал, чтобы от себя отвести обвинения и стрелки перевести на тебя. Либо, кто-то из экипажа эсминца с ними был связан и настучал на тебя, опять же, чтобы с себя подозрения снять.