Физрук-10: назад в СССР (СИ) - Гуров Валерий Александрович
— Слышу!.. Вы что — выпимши, гражданин?
— На город надвигается смерть, сержант! Срочно свяжи меня с дежурным о УКГБ! Заодно и своему дежурному по городу передай. Пусть личный состав по тревоге поднимает.
— За такие шутки я имею полное право задержать вас вплоть до выяснения…
— Вася, верь ему, — вмешивается Болотников-старший. — Он знает, что говорит.
— Как скажете, дядя Миша! — ворчит тот и кричит напарнику, который выглядывает из будки. — Рашидов, щас мужик к тебе поднимется, набери ему дежурного по КГБ. И в нашу дежурку звякни!
— Спасибо, сержант! — говорит Философ.
— Паси, да пораньше пригоняй… — бурчит тот. — А если мне за это по шапке дадут?
— Если эти твари город накроют, шапку носить не на чем будет, — бурчит Философ и по ступенькам сбегает наверх.
Гаишник протягивает ему трубку.
— Дежурный по Управлению Комитета Государственной Безопасности, — слышит Философ в трубке, и повторяет слово в слово, сказанное Тельмой.
Не успевает он вернуть трубку Рашидову, как внизу раздается крик, несколько очередей и одиночных выстрелов.
— Билять, — цедит гаишник и выдергивает из кобуры штатный «Макаров».
Оттолкнув гражданского, милиционер кидается к двери будки, как вдруг ее проем перегораживает образина, ничего общего не имеющая с тем интеллигентным инсектоморфом, с которым Философу до сих приходилось иметь дело. Громадная голова снабжена чудовищного вида жвалами, которые раздвигаются и вдруг выпускают мерцающую струю едкой жидкости. Философ бросается на пол. Раздается один единственный выстрел. Слышится отчаянный, тут же захлебнувшийся крик.
Философ выжидает какое-то время, затем встает. Стол, аппаратура связи — все вокруг дымится, источая тошнотворную вонь. Инсектоморфа в проеме нет, а Рашидов валяется на полу, скорчившись от невыносимой боли. Кожа и часть мускулатуры на руках и половине лица у него отсутствуют, даже обнаженные кости черепа выглядят пористыми. Понимая, что ничем помочь милиционеру он не может, Философ подбирает оброненный тем пистолет, колеблется несколько мгновений и нажатием на спусковой крючок прекращает адские мучения несчастного. Затем — выглядывает из будки. Снаружи все тихо. Тела сержанта Василия и официанта Михаила неподвижными темными мешками валяются возле гаишного мотоцикла, а неподалеку — трупы инсектоморфов.
Сержант и ветеран успели уложить их около десятка и еще одного пристрелил Рашидов. Бой шел явно не на равных. Рой просто опустился на мгновение на пост ГАИ и взмыл в поднебесье, оставив лишь жалкую горстку своих сородичей и убив троих вооруженных людей. Если такое случилось с привычными к острым ситуациям мужиками, что же сейчас творится в городе? Философ медленно спускается по ступеням. Осматривает мотоцикл. Видит ключ в замке зажигания. Через минуту он уже катит на милицейском «Урале» в сторону города. Гула не слыхать — Рой уже над городом, откуда доносится вой сирен гражданской обороны.
— Понимаешь, — сам прерывает свое размеренное повествование Третьяковский. — Ведь это со мной уже было… В сорок первом… Такой же вот городок в Прибалтике. Рев сирен и наше позорное и горькое отступление, о котором не хочется вспоминать. Только тогда за городом ухали орудия немецкой осадной артиллерии. Горели окрестные хутора и зарево пожаров озаряло улицы, по которым катилась толпа беженцев. На площадях рвались снаряды, осколки выкашивали в толпе кровавые просеки. Рушились опустевшие дома, окна которых с заклеенными крест-накрест стеклами, только что отражали пламя. Дышать было невозможно из-за всепроникающего дыма и пепла. На крыльце бывшей городской ратуши, а ныне — горисполкома, валялся труп полковника — начальника штаба, оборонявшей городок, стрелковой дивизии. Его не осколки убили, он застрелился сам. Наверное, потому, что не выполнил приказ командования фронта не пустить врага в вверенный ему населенный пункт. Никто из солдат и командиров отступающих батальонов и пальцем не пошевельнул, чтобы убрать тело. И жутко, словно марсианские треножники перед гибелью, выли сирены противовоздушной обороны…
Я слушал Графа и кивал. Ведь и я — вернее — Владимир Юрьевич — пережил подобное. Только городок был не прибалтийский, а кавказский. И у боевиков не было полноценной артиллерии, только минометы, но осколки от мин убивают ничуть не меньше, чем осколки от тяжелых гаубиц.
— Философ въезжает в город, — продолжает Третьяковский. — Конечно, здесь ничего не взрывается и не рушится, но на улицах царит ад. Повсюду трупы застигнутых врасплох горожан — изъеденные едким ферментом, который выплескивают смертоносные инсектоморфы. Философ вынужден беречь патроны, поэтому проходит мимо отвратительных сцен, когда крылатые чудовища пожирают мертвых людей, собак и даже кошек. Впрочем — следы сопротивления тоже видны.
Несколько насекомых раздавлены автомобилями, некоторые сгорели, от соприкосновения с контактной сетью троллейбусов. К счастью, погибших людей не так уж и много. Похоже, большинство успело спрятаться. Философ пробивается к гостинице. Ему приходится выстрелить всего три раза — один раз, чтобы защитить собственную жизнь, и дважды, чтобы спасти старушку и старика, видимо, выбравшихся из дому, дабы занять очередь в ближайшем молочном магазине.
К счастью для них очередь эту они занять не успели. Философу пришлось увидеть, что осталось от тех горожан, которые встали раньше. В том числе и с теми, которые оказались в той самой очереди. Ближе к центру города сопротивление нашествию голодного Роя принимает более организованный характер. Философ издалека слышит треск автоматных очередей, рев автомобильных и мотоциклетных моторов. А еще над городом проносятся вертолеты. Теперь выстрелы раздаются и в небе. Трассирующие пули разрывают хрупкие тела насекомых-людоедов и останки их сухим дождем сыпятся на крыши и мостовые.
Философ натыкается на передовую линию обороны города. Его пропускают за периметр и совершенно измученный он бредет к гостинице. Внезапно из уличных громкоговорителей раздается хриплый голос: «ВНИМАНИЮ ЖИТЕЛЕЙ ГОРОДА! ГОВОРИТ ШТАБ ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ! В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ СИЛАМИ ВОЕННОГО ГАРНИЗОНА, ГОРОДСКОЙ КОМЕНДАТУРЫ, МИЛИЦИИ, КГБ И САНЭПИДЕМСТАНЦИИ ИДЕТ ОЧИСТКА УЛИЦ ОТ ВРЕДОНОСНЫХ НАСЕКОМЫХ. НАСТОЯТЕЛЬНО ТРЕБУЕМ НЕ ПОКИДАТЬ СВОИХ КВАРТИР, НЕ ОТКРЫВАТЬ ДВЕРЕЙ И ОКОН. НАРУШИТЕЛИ ЭТОГО ТРЕБОВАНИЯ ПОДВЕРГНУТ СЕБЯ И СВОИХ БЛИЗКИХ СМЕРТЕЛЬНОЙ ОПАСНОСТИ. ВНИМАНИЕ…»
Дверь гостиницы охраняет швейцар с дробовиком. Он узнает Философа и пропускает его внутрь. К своему сожалению постоялец видит, что ресторан закрыт, а стеклянные его двери забаррикадированы. Лифт тоже не работает. Он поднимается на третий этаж, нащупывает в кармане ключ от своего номера. Вваливается. С трудом сдирает сапоги, плащ, штаны и все остальное. Залезает под душ. Долго смывает пот и грязь. Потом голый бродит по номеру, ищет чтобы ему выпить. Наконец, обнаруживает початую бутылку водки. Выпивает содержимое досуха и отрубается…
— Все, что я тебе рассказывал до этого — чистая правда, — сказал Граф, выливая себе в стакан остаток вина. За это я ручаюсь… Что касается дальнейшего — хочешь верь, хочешь нет.
— Почему? — спросил я. — Сейчас ты начнешь привирать или сам не уверен, что дальнейшее тебе не примерещилось?
— Скорее — второе, — кивнул лжеклассик. — Тем не менее, даже если все, что будет дальше, мне, как ты говоришь — примерещилось, это не означает, что это — неправда.
— Как-то витиевато, ты не находишь?
— Отнюдь! Сказка ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок!
— Ладно, давай, намекай.
Глава 3
Философ просыпается в своей постели, в гостинице. В номере темно. В окна с дробным треском хлещет дождь.
«Боже, как хочется пить… — думает он. — Позвать Тельму? Нет, Тельма, наверное, сейчас в санатории, а здесь гостиница, и Тельмы здесь быть не должно… С кем это я вчера так нализался? Ах да, с Голубевым… Мы с ним высосали целую бутылку. А потом? Потом я завалился спать… А до этого?.. Куда-то я ехал в „Победе“? Или это было во сне? Черт, руки чешутся…»
