Почти человек - Кирилл Юрьевич Шарапов
Каланча в два метра, тощая, с тонкими сероватого цвета волосами, такими же, как у Тирая, желтыми глазами, отсутствующей грудью и задницей. Короче, все, что ему не нравилось, собрали в одном человеке.
Гилая зло стрельнула в него глазами, встала с кресла, которое парило над полом, и молча вышла.
— Зря вы так с ней, Павел, она хорошая, — развел руками Тирай. — Но в личной жизни не везет вот уже полторы сотни лет. Ладно, вас это не должно интересовать. Осталось последнее — нужно проверить вашу память. — Он достал прибор, напоминающий девайс для измерения скорости у гайцов с голографическим экраном, и навел ему прямо на лоб. — Что вы помните до того, как попали в золотой свет?
Глава вторая
Павел вздохнул. Он не знал, сколько времени прошло с того момента, но произошедшее помнил, как будто это случилось только что…
Разрыв… Изломанное тело с размочаленными осколками ногами летит в соседнюю воронку. Ухо пришел в себя, лежа на спине, в голове шумело, в глазах плыло. Нащупав шприц-тюбик с противошоковым, он загнал себе иглу в бедро. Полегчало, мир перестал вращаться, муть ушла. Первое, что он увидел, это серое безрадостное зимнее небо Соледара. Порядком осточертевшее, оно снова было готово разразиться снегом с дождем. Павел Головин опустил глаза. Посекло его так, что без докторов ясно, он отсюда уже никуда не уйдет, и ноги были только частью того, что прилетело, еще минимум один осколок, разминувшийся с бронепластиной, вошел в спину. Земля под ним пропиталась кровью, и это за то короткое время, что он был в отключке.
— Ухо, Маяку, — раздался голос из чудом уцелевшей рации, — ты живой там?
— Не живой, пришел я, Маяк, и не вздумай за мной лезть, мне с пару минут осталось. А укры совсем рядом, за гаражами, метрах в двадцати перекрикиваются. Скоро с Богом повидаюсь, что-то передать?
— Не надо ничего передавать, — мрачно отозвался Маяк, — у нас с тобой, брат, Родина одна, а Боги разные. Прощай.
— Я нацикам подарок оставлю. Если повезет, прихвачу кого-то. Не вздумайте, если первые доберетесь, переворачивать. Все, давай, Маяк, — он сплюнул на измочаленный на груди броник кровавый сгусток, — некогда мне.
— Понял тебя, прощай, боец, — отозвалась рация и замолчала.
Над глубокой воронкой засвистели пули. Ухо перевернулся на грудь, автомат у него был в обвесах, жадные нацики точно поведутся. Устроив оружие так, чтобы из-под тела был виден дорогущий тепловизор, он левой, которая слушалась все хуже, начал по одной доставать гранаты, затем цеплять кольца за крюк на подвесной, рывок, засунуть гранату под себя, прижав рычаг телом и зацепив за ремень калаша, повторить. Укры, твари ученые, переворачивать не будут, вытащат автомат вместе с подарками. Пристроив гостинцы, прям как в анекдоте про пиндосов и инопланетян, где «штука неприятная, но хватит всем», Павел, чувствуя, как уходит из изорванного тела жизнь, последним движением сорвал патч Вагнера и сжал его в кулаке, шепнул: «Прощайте, мужики…». Тело слегка дернулось, и сознание погасло.
Павел Головин, позывной Ухо, умер. Его душа отделилась от тела и встала над истекающей кровью оболочкой. Никакого коридора, ничего. А укры были совсем рядом, троица самых наглых с шевронами иностранного легиона запрыгнули в воронку. Из-за гаражей их поддерживали не меньше пяти стволов, отгоняя отступающую группу.
— Руска курва, — скатившись в воронку и сплюнув на тело, заявил тот, что постарше, и, выставив автомат, дал пару коротких очередей наугад.
— О-па, тепляк, крутой, — заявил самый молодой из них, с явным с прибалтийским акцентом.
Ухо, стоящий призраком рядом, усмехнулся. Уже давно замечено, что укропы и прочий нацистский сброд, припершийся резать русских со всей Европы, предпочитают между собой разговаривать на великом и могучем, мовой, только если рядом ярые западенцы-бандерлоги, да и не знают они ее, так, могут три слова с трудом связать.
— Ну, давай же, тащи уже, — чувствуя, как его начинает тянуть в небо, прошептал Ухо, очень уж хотелось полюбоваться результатами своей работы.
И молодой словно его услышал, ухватился за цевье автомата и дернул на себя, выволакивая сразу тройку эфок. Хлопнули запалы, два дружка прибалта с ужасом обернулись. Немая сцена длилась с секунду. Они рванули вверх, но поскользнулись на склонах. Потом рвануло, и три окровавленных тела рухнули поверх него, устлав дно воронки.
— Бывайте, уроды, вас в аду заждались, и мне пора, — шепнул Ухо и ушел не в серую, а золотую небесную высь…
— Отлично, — произнес Тирай, но, перехватив мрачный взгляд Головина, поправился, — отлично то, что память не пострадала. То, что с вами случилось, конечно, ужасно. Давайте проверим те воспоминания, что поглубже. Например, припомните ваш день рождения за пять лет до вашей смерти.
Головин выпустил из легких воздух, передумав бить рожу пухляшу. Тот и вправду не хотел его задеть.
— Пять лет назад, говорите… — наморщил лоб Павел. — Это получается двадцать семь. Помню, это было в песочнице, — но, увидев непонимание со стороны Тирая, поправился, — так мы называли Сирию, страна такая. — Паша улыбнулся и процитировал:
«Где с тобой мы только не бывали —
Сирия, Мали и Мозабик.
Вот теперь под Бахмутом застряли»…
Он улыбнулся.
— Я — наемник, я географию хорошо знаю. Так вот, о днюхе… На базе справляли, мне тогда еще посылку с военным бортом закинули, там был домашний самогон из родной Воркуты, отец гнал, чистейший, как слеза, и башка не болит. Вот там мы под знойным солнцем и отмечали, даже шашлыки сделали.
— Шашлыки? — переспросил Тирай.
— Блюдо, ставшее национальном достоянием, — пояснил инопланетянину Головин, — маринованное в уксусе или в вине мясо, зажаренное над раскаленными углями. Целый ритуал, при котором тот, кто жарит, ненавидит тех, кто уже пьет и лезет с советами. — Он усмехнулся. — Я любил жарить шашлыки. Никого не подпускал.
— Поделитесь рецептом? Я очень люблю покушать. У нас есть похожие блюда, но интересно было бы попробовать то, что готовят именно на вашей Земле.
— Напишу и объясню. Но как я умею, ты все равно не сделаешь. Как в анекдоте — «жалкое подобие левой руки».
— Что? — опять не въехал начальник станции.
— Забей, — со смехом отмахнулся Головин. — Есть у тебя еще вопросы?
— Давайте еще на пять лет назад, пусть будет какой-нибудь обычный день, но который стал особенным.
Паша наморщил лоб, улыбнулся и рассказал о покупке машины, ржавого ведра, под которым он дольше лежал, чем ездил.
— Слушай, любопытный, давай закончим, а? — попросил Головин. — Все я помню, причем всплыло то, что давно уже забыл.
