Целый осколок. - Дмитрий Ясный
Хм-м и еще раз хм-мм….
Леонардо встал, прошелся несколько раз от двери до камина, раскрыл одно закрытое им окно, затем второе. Дружелюбный весенний ветер ворвался в помещение, разорвал легкой прохладой натопленную духоту кабинета на тяжелые полотна. Принес на своих невидимых крыльях гомон птиц, отрывистые звуки голосов. Звучный и чистый звон расковываемого металла от кузнечных мастерских. И просто разный шум.
Шум проснувшегося, живущего, торгующего, работающего города. И тепло. Нежное, как касание ладони матери, весеннее тепло. Добрая Дева Весна изгоняла злой холод Сестры Зимы напористо, неутомимо, сердито и непримиримо, как ведут себя все близкие родственники между собой.
Леонардо вернулся к столу, встал к пюпитру, резким движением раскрыл регистрационный журнал, быстро пролистал его страницы. Затем пробежался пальцами по входным листам книги допросного яруса. Чуть помедлив, вновь перебрал уже просмотренные и не осмотренные допросные документы. Не вчитывался, так, проглядывал по диагонали, выхватывая цепким взглядом лишь номера, даты и краткие кусочки текстов.
А вот это уже очень и очень интересно! Нет абсолютно никаких записей допроса человека в плаще, что вел его милость отец-инквизитор, нет и записей в регистрационном журнале исследуемых и отметок на входном листе в допросный блок. И не подтверждено нахождение никакого исследуемого с крепкими связанными руками и мешком на голове в допросной. Ни в какой. Ни в двадцать третьей, ни в семнадцатой, ни в девятой. Пятая и третья допросные закрыты, там перекладывают своды, расширяют и укрепляют стены, меняют подгнившие полы.
Ничего нет, словно призрак с веревкой на руках был призван отцом-инквизитором, а потом им же развеян руной изгнания Кано. Есть только показания безымянного стражника второго класса.
А безымянного ли? Где же это было? Где эта выписка? Вот она!
«Известно же нам, что на третий день недели стражник второго класса Жан Кломье, по прозвищу «Два пальца», уроженец Льежа, что состоит на службе в страже приората семь полных лет, пять месяцев и три дня, снова пошел пить вино и более уже на службу не явился».
Вино, вино, губит людей оно…
Ну тут и так все ясно - лежит где-нибудь под снегом, бедолага Жан, «подснежника» изображает. И явиться более на службу не может, так как мертв. Полностью и окончательно. И душа его уже давно успокоилась в Светлых рощах на Той Стороне, а не мечется неприкаянным призраком на месте убийства.
Почему он был в этом полностью убежден, Леонардо анализу подвергать не стал. Вот есть абсолютная уверенность в этом и все. А вот насчет души отца-инквизитора Гнесса фон Руст такой уверенности у него не было.
Хотя его милость отец-инквизитор Святой Конгрегации так же не явился на службу в приорат после дневной прогулки на берегу реки. Не смог он это проделать, потому что тоже уже лежал, остывая на заснеженном берегу проткнутый насквозь от макушки до паха «острым длинным предметом, предположительно, железным заточенным прутом».
И ни единого следа, ни единой отметины на расстоянии десятков метров, кроме короткой цепочки его следов. Словно стальной прут упал с неба, пронзил отца-инквизитора от головы до пят и растворился в нем как кусок льда. Расплылся в ничто в горячей крови неукротимого и несгибаемого борца с ересью, нечистой магией, проклятыми Господом нашим нелюдями Совершенными и чуждыми миру людскому эльдарами.
Кстати, первым его тело нашел семилетний мальчишка, сын пекаря и почти успел обобрать покойника, когда его спугнули подмастерья из квартала ткачей. Что за времена, что за нравы! Сопливый мальчишка обирает труп отца-инквизитора!
И вот тогда сонное болото городка Нуэлл всколыхнулось. Ордос Маллус и Ордос Еретикус заполнили город своими представителями. Дочери Битвы сменили городскую стражу, без всякого уважения изгнанную со всех постов и унизительно, по сути действий, запертую в казармах. А по брусчатке улиц города неумолимыми молохами загремели стальные сапоги Ангелов Смерти, высекая снопы искр из мерзлого камня. В центре же площадей, на окраинах города и берегу реки завозились технобраться со своими непонятными механизмами. Стальными, с бронзовыми вставками, сочащимися смазкой, вспыхивающими желтыми огнями и словно бы почти живыми. Чуждыми и пугающими. А весь берег реки был вытоптан до мерзлой земли представителями Святой Конгрегации и лишь место убийства инквизитора оставалось нетронутым, охраняемое неразговорчивыми и суровыми Серыми братьями-рыцарями.
Город замер, город затих. И лишь только ранним утром, и поздним вечером, по улицам стремительно скользили бессловесные безликие тени – это добрые горожане спешили на службы, в мастерские, в свои лавки и обратно. Или не скользили, а мертвенно-тихо сидели по домам под запорами, засовами, замками и трепетно дрожали, доедая последний ломоть черствого хлеба и мелкие моченные яблоки, отчаянно страшась выйти за порог дома. Неизбывный страх грубо и властно возлег на город и взял его, как мордатый здоровяк-наемник испуганную служанку трактира.
Сколько было тогда произведено арестов подозрительных и подозреваемых? Десятки? Сотня? Скольких «ночных людей» взяли на их хавирах, лежках, в тайных убежищах? Тоже сотня? Или две сотни? А сколько было раскрыто злоупотреблений городских властей и даже обнаружено двое павших, поклоняющихся Совершенным и их покровителя эльдарам.
Как тогда возбудились отцы-инквизиторы! Как забегали, метя подолами своих ряс все углы, улицы, ступени! Вот же они, подозреваемые в убийстве! На дыбу их! Каленным железом жечь! Все-все, расскажут, во всем покаются! Уу, демоны!
Но впавших в ересь через день в железной клетке увезли в Астурийскую обитель, а дело так и продолжило буксовать на месте. А потом и вдруг все, мертвая тишина. Более никаких результатов, более никаких вариантов у следствия. Ни арестов, ни задержаний ничего. Убийца отца-инквизитора не найден, орудие преступления тоже. Даже никаких разных, достойных рассмотрения и откровенно глупых, версий не выдвинуто. Затем в течении недели все как-то заглохло, затихло, успокоилось. Рассосалось, размылось и исчезло, как исчезают
