Александр Прозоров - Молот Одина
– Посулы сии заманчивы, да есть ли в них правда? Покажите нам стража сего! Может, сокровище и согласится…
– Стражу сему Орей имя. – Волос положил ладонь на плечо сына и чуть подтолкнул его вперед. – Он готов ценность великую холить и беречь.
– Экий славный воин сторож Орей, – улыбнулась одними губами змееногая Табити. – Пойдешь ли ты в его сокровищницу, драгоценная моя Ящера?
– Пойду, матушка, – проковыляла на два шага ближе к пареньку невеста.
– А ты, сын мой Орей, примешь ли столь великий дар от гостьи нашей, великой Табити? – спросил Волос.
Паренек снова глянул на Макошь, одними губами спросил:
– Где она?
Богиня богатства в ответ сделала большие глаза, стиснула зубы и кивнула на гостей.
Орей оскалился, повернулся к женщинам и решительно мотнул головой:
– Нет, отец, не приму! Пусть обратно свое чудовище забирает!
Над наволоком повисла гнетущая тишина.
– Мама? – жалобно выдохнула юная девушка, обернувшись к родительнице.
– А-а-а-а!!! – утробно взревела Табити, вытянула руку, и глаза ее сверкнули. Послышался треск, появился сухой запах, словно от близко выбитого половика. Взметнулся вверх подол, выпуская змей, богиня подхватила дочку и стремительно скользнула обратно во все еще пляшущее пламя костра.
Далеко не сразу собравшиеся поняли, что именно произошло, пока кто-то не выкрикнул:
– Она убила Орея!
Несостоявшийся жених, стоявший между родителями и костром, больше не был ни богом, ни человеком. Он обратился в единый монолит из серого, с красными прожилками, гранита.
– Бей скифов! – Над наволоком моментально сгустились тучи, ударили порывы ветра, закружились упругие вихри, разбрасывая столы, пологи и угощение. Сварожичи выхватили ножи. Скифы, сбившись спина к спине, обнажили свои.
– Остановитесь все! – громогласно потребовала Макошь. – Я не допущу убийства гостей в моем доме!
– Но наш сын?! – возмутился Волос.
– Наш сын взбунтовался против родительской воли и понес наказание, – ответила богиня. – Теперь надобно исправлять то, что он натворил…
Правительница сжала и разжала кулаки, глубоко вдохнула и сделала пару шагов в сторону все еще готовых к схватке послов:
– Передайте богине Табити, скифы, что я не стану искать мести за смерть моего сына. Передайте ей мое сожаление.
– Твой сын жив, Макошь, – ответил один из степняков. – Великая праматерь способна вернуть камню жизнь так же легко, как легко обращает жизнь в камень. Но забыть столь вероломное оскорбление Табити не сможет. Готовьтесь к большой войне, дети великого Сварога.
– Мы надеемся на ее мудрость и не начнем первыми, – ответила Макошь и хлопнула в ладоши: – Проводите послов к Шексне и дайте им хорошие лодки! Пусть плывут по Итилю до своего дома.
Затем повернулась к каменному истукану, посмотрела в его холодные неподвижные глаза и вздохнула:
– Прошу всех в пиршественную палату, братья мои и племянники, сестры родные и двоюродные. Пировать нам ноне не с чего, но побеседовать надобно.
Просторное помещение, в котором правители Вологды устраивали пиры и торжества, находилось на самом верху дворца, на третьем жилье. Роскошные девятистолпные хоромы – девять стоящих в три ряда резных столбов поддерживали толстые, двухохватные дубовые балки, на которые, в свою очередь, опиралась кровля. Тут без труда могло пировать не менее трех сотен гостей, и потому полсотни богов разместились без особого труда, устроившись за уставленными яствами столами. Но к угощению никто не притронулся – настроение не позволяло.
На правах хозяев во главе стола сели седовласый, широкоплечий Волос с курчавой русой бородой, ниспадающей на украшенную золотыми пластинами куртку, и Макошь, скинувшая прямо на пол кокошник и в знак траура оставшаяся простоволосой.
– Говорить я стану, родичи, не о сыне своем заблудшем, а о беде, что пришла на наши земли из-за его неповиновения, – сглотнув, негромко начала свою речь богиня богатства. – Все вы знаете, что появился у народа лесного вождь новый, именем Любый. И под рукою сего вождя лешаки никчемные силу внезапную обрели, на все порубежье наше нагло напирая. Битв и славы они не ищут, посевы лишь травят да стада режут. Правнуки наши, смертные славяне, из-за того бросают селения свои и святилища и уходят в места спокойные. Иные же и вовсе с Любым уговариваются и требы духам лесным приносить начинают, а наши камни священные топят, святилища чужим идолам посвящают, церкви сварожские жгут. Из-за напасти сей за два года минувших мы не одну сотню храмов своих потеряли, из земель по берегам Печоры изгнаны вовсе, ныне верховья Камы теряем, к Двине лесовики подбираются, Бъярму обкладывают, у Каргополя появляются. Еще немного, и Заволочье все отберут, токмо Итиль да Онегу нам оставив. Да и то – надолго ли?
– Собраться надобно мужам всем великим, смертных вооружить и поход супротив лесовиков сих затеять! – громко перебил ее рыжебородый крепыш. – Вдарить разом хорошенько да и извести под корень!
Воинственный бог с такой силой ударил по столу, что все блюда на нем подпрыгнули, а бочонок упал набок.
– Пробовали, Перун, и не раз, – вздохнул Волос. – Да походы сии в пустоту проваливаются. Нет у лесовиков лосей и повозок и дорог, для них проложенных, нет ладей и причалов. Как в чаще лесной нетронутой селения их для разорения найти? То наши деревни завсегда на берегах выстроены да поля кругом возделаны; издалече заметны, и подступы удобные имеются. В землях же лесовиков лес везде нетронутый стоит, и все. Где там ворог, где города и столица? Поди угадай!
– Остроги надобно ставить, подходы к нашим землям закрывать!
– И это пробовали, – кивнул правитель Вологды. – Да токмо для сотен больших крепостей славян ратных нам не напастись, малые же крепостицы лесовики разоряют с легкостью. Перед самой свадьбой беженцы Горчаковы в Вологду приплыли. Все, Перун, нет больше в Ембе нашей власти, захватили волки острог! Теперича по реке двинутся и деревни беззащитные окрест тоже приберут.
– Мы же боги, братья! – вскинул руки Перун. – Нешто не можем смертным своим подмогу в нужный час оказать?!
– Мы не можем поставить по большому зеркалу в каждый город и каждую деревню, дабы переместиться в них в тревожный миг, – покачала головой Макошь. – Где их взять столько, откуда? На серебряное полированное полпуда металла на каждое уходит, обсидиановые же и вовсе по кусочкам приходится собирать. Мыслю, у каждого из нас таковых два или три всего имеется, не более. В Бъярме и Каргополе зеркала стоят, от них мы лесовиков отогнали. А в каждый острог таковую ценность поместить невозможно.
– Скифы тоже не дремлют, – теребя бороду-косичку, добавил скуластый Усень. – Они издавна мечтают до наших полей и крепостей с полными амбарами добраться. Коли заберете оружных смертных на восток с лесовиками биться, то, считай, все южные земли и города своими руками богине Табити подарите.
– Именно потому мы так стремились со степняками союз брачный заключить, племянник, – ответил ему Волос. – Несколько лет мира на порубежье южном нам ныне как воздух нужны! Кабы богиня Табити нам по-родственному еще и воинов своих дала для усмирения лесовиков, тогда бы и вовсе все на прежний порядок обернулось. Мы бы и святилища потерянные вернули, и земли, и Лю́бого самого отловили да в клетке у ворот на потеху горожан выставили.
– Токмо теперь заместо помощи от степняков у нас с ними война со дня на день начнется! – с силой дернул себя за бороду Усень.
– Видать, приходят деньки последние корню Сварогову-у, – заунывно потянула смуглолицая Карма. – Пожили мы на земле срок предначертанный, пора и в землю-матушку возвертаться, храмы свои богам новым отдавать…
Недаром эту извечно мрачную, ждущую неприятностей богиню почитали как покровительницу похоронных плачей. Что, впрочем, делало Карму одной из сильнейших сестер в роду. Ведь с каждых похорон она получала свою долю молитв, а с ними – и силу для чародейства.
– Хватит спорить! – внезапно перебила родственников сидящая слева от Макоши Триглава, богиня земли. Одна из древнейших в роду сварожичей, она уже давно оставалась самой почитаемой смертными и потому самой могучей властительницей. Эта крупнотелая богиня даже позволила себе пустить в волосы немного седины, доказывающей ее мудрость и старшинство. – Я полагаю, сестра моя зачала сию беседу не для того, чтобы пожалиться нам на лесные бесчинства. Макошь умна и многоопытна и даже в сем тяжелом положении, несомненно, успела найти спасительный замысел. Ведь так, сестра?
Триглава повернула к хозяйке седую голову, украшенную только полукруглым гребнем с россыпью самоцветов. Остальные сварожичи примолкли.
– Квасур! – нашла глазами одного из гостей хозяйка Вологды. – Повтори родичам нашим, о чем мне минувшей весною сказывал.
Щекастый и рыхлоносый толстяк, покровитель бортников и медовых напитков, поднялся, прокашлялся в кулак:
