Британский вояж (СИ) - Соловьев Роман Васильевич
— И тебе не хворать, вертухай…– усмехнулся я.
— Тут молва о тебе идет. Будто ты на англичан работал.
— Так ты не следователь, Гриша. Твое дело арестантов по камерам разводить, да за порядком следить, чтоб никто не убёг.
— Зиму не переживешь в Петропавловке, а я еще вернусь в Новореченское, может с Аглаей покувыркаюсь. Замужние они еще слаще…
— Как же ты в ефрейторы попал? Или не дворянин теперича?
— Все благодаря тебе, падаль… и отец мой сейчас под Иркутском гниёт, еще два года осталось.
— Так не нужно было беспредельничать в поместье…
Гриша сплюнул и процедил сквозь зубы.
— Я скоро в вашу тюрьму перевожусь. Ходи теперь и оглядывайся, сука…
Ошибка Гриши Гарина в том, что он слишком предсказуем. Через четыре дня в камеру подселили того самого буяна, капитана Литвинова. Он сразу признался, что сторонник Петрашевцев, за что и сидит уже три месяца, дожидаясь ссылки. Я сразу заметил, что капитан с интересом посматривает в мою сторону. Он невысок, но удивительно силен. Встречаются иногда такие люди, которые совершенно не нуждаются в атлетической гимнастике, они от природы наделены невероятной силой. Мышцы Литвинова бугрились под робой, он весь был собран как пружина и всегда наготове.
Я догадался, что капитана наверняка подселили с подачи Гриши Гарина. Возможно Литвинов хотел придушить меня ночью, но майор Чернов всегда спал чутко и просыпался даже от малейшего шороха. На третью ночь он увидел как Литвинов подходил к моей кровати и резко его окликнул. Я тоже сразу проснулся, капитан засмущался и признался, что ночью часто встает попить из бачка.
Утром шестерых заключенных отправили разгребать хлам в старой башне. Я тоже попал в эту команду, в напарники мне поручили капитана Литвинова. Нас сопровождал ефрейтор Гарин, он остался на улице, а мы вошли в полутемное старое здание, заваленное старыми досками и камнями. Я грузил камни в тачку, но старался не упускать Литвинова из поля зрения. Он отвозил камни и ссыпал в яму на улице. Оставшаяся четверка работала с другой стороны башни. Через пару часов я слегка расслабился и на миг отвернулся. И тут же получил мощный удар в челюсть. Я едва удержался на ногах, однако Литвинов уже зашел сзади и быстро набросил на шею тонкую удавку. Я ударил пяткой по коленке и тут же затылком в нос, вспоминая старые приемы еще с зоны. Литвинов захрипел и выронил удавку. Я быстро схватил голыш и с разворота ударил капитана по голове. Литвинов медленно осел, обхватив окровавленную голову. Я зашел сзади и крепко сжал шею противника.
— Гарин заставил?
— Пусти…– захрипел Литвинов.
В здание ворвались Гарин и фельдфебель Бабич.
— Прекратить! — взвизгнул Бабич.– Немедленно отпусти его!
Я отпустил Литвинова и он сразу же запыхтел как паровоз.
— Никитина в подвал. На двое суток! — скомандовал Бабич и хмуро взглянул на Литвинова. — А этого я сам в лазарет отведу.
Гарин ткнул меня в спину дулом винтовки:
— Шагай, сволочь!
Когда мы немного отдалились от башни, Гарин пробормотал:
— Это пока цветочки, ягодки будут еще впереди…
— Послушай, придурок, я ведь могу начальнику тюрьмы рассказать, за что вашу семейку лишили дворянского сословия. Про твой страшный поступок и откуда у тебя шрам на щеке. Если бы не Герасим — я бы тебя убил в тот день.
— Я про тебя тоже справки навел, Никитин. Если на следствии действительно выясняется, что ты работал на англичан, я лично попрошусь в палачи и веревочку для тебя приготовлю…– пробормотал Гарин. — Твой грех стократ превышает мой. Ты родину предал, сволочь. А я даже не тронул твою зазнобу, только успел за грудь подержаться… а ты меня кулаками, будто пса смердячего… у меня один глаз теперь вполовину видит… но ничего, как тебя кончат, я первым Аглашке отпишу… может еще и вправду покувыркаемся с ней…
Все же Гриша Гарин — настоящий выродок. Неисправимый и конченый идиот. Таким людям нужно по закону запретить размножаться…
Я отсидел в холодном подвале два дня, а после еще три. Даже не сомневаюсь, с чьей подачи. Никогда не понимал равнодушного садизма вертухаев, которые наказывают заключенных нахождением в лютом холоде.
Когда меня освободили, я уже был как раскаленная печка с высокой температурой. Меня поместили в лазарет, где я провел в беспамятстве несколько дней. Подхватил все же в холодном подвале пневмонию. Сердобольная толстенькая сестра милосердия Юся присматривала за мной в палате и давала лечебные порошки. На шестой день температура спала и мне стало значительно легче, только по ночам еще душил изнуряющий кашель.
Я спросил Юсю о новостях. Вечером она принесла потрепанный номер «Петербургских вестей».
Из газеты я узнал о наступлении русской армии и недавнем Инкерманском сражении, в котором русская армия понесла большие потери. Однако и англо-французскую армию это сражение поставило в тяжелое положение. К тому же через неделю после боя, в Крыму случилась жесткая буря. Более двадцати английских и французских кораблей со снаряжением для войск пошли ко дну или разбились о скалы Крымского побережья. Отказавшись от активного наступления и штурма, англичане и французы отсиживались в укрепленных лагерях…
Сердобольная Юся продолжала отмечать в журнале, что у меня по-прежнему температура, чтобы я еще погостил в лазарете. Однако на двенадцатый день пожилой доктор Грунц сам померил мне температуру, осмотрел склеры глаз, измерил пульс, и тут же выписал.
После выписки охранник привел меня не в тюремный корпус, а в административное здание, к начальнику тюрьмы Терентьеву.
В кабинете сразу бросился в глаза большой портрет Николая I на стене. На портрете император был еще молод, с лихими закручивающимися усами как у гусара. Полковник Терентьев молча показал на стул.
Когда я присел, полковник вежливо поинтересовался:
— Выздоровели, Никитин?
— Да. Вполне здоров.
— Почему вы мне сразу не сказали о Гарине? Что в прошлом судились с его отцом, самого Григория Гарина жестоко избили.
— Откуда вам все это известно?
— Земля слухами полнится. Кстати, Гарин обещал капитану Литвинову помочь скосить срок, если бы тот придушил вас в старой башне. Они хотели сбросить тело в подвал и сказали бы, что вы сами поскользнулись. Гарин семь месяцев назад в Виаборге оставил боевую позицию. Его разжаловали из лейтенантов и осудили. Он отсидел полгода в комендатуре в Кронштадте, а после остался там и служить ефрейтором. Три недели назад попросился в Петропавловку, думаю специально из-за вас. Ефрейтор Гарин — довольно неприятная личность. Теперь после лазарета он надолго загремит на Соловки.
— После лазарета?
— Три дня назад Гарин взял увольнительную в город и похоже, хорошенько погулял в кабаке. Под утро его нашел случайный извозчик на мостовой, голова в крови, ребра переломаны… но живуч оказался, гаденыш. Оклемался в больнице. Как говорили в моей деревушке — говно не тонет. Гарин уже признался в сговоре с бывшим капитаном Литвиновым.
— Вот урод…
— Ступайте, Никитин. Начальство просило меня, чтобы с вашей головы больше ни один волосок не слетел. Похоже вы и вправду важная птица. Сидите себе спокойно, голубчик. У нас же здесь почти как у Христа за пазухой…
Дни проходили в унылом однообразии, как обычно и бывает в тюрьме. За два месяца я сблизился и даже подружился с сокамерниками.
Из рассказов охранников я знал, что Севастополь все так же осажден. Англо-французская армия каждый день обстреливает город, уже несколько раз Севастополь пытались взять штурмом, но безуспешно, защитники города держались за каждую пядь земли и даже иногда сами делали вылазки.
Зима выдалась холодной, хотя толстые стены тюрьмы надежно защищали от пронизывающих ветров. Я часто просыпался по ночам и думал о своей странной судьбе. Почему так долго длится следствие? Неужели на меня и вправду повесят шпионаж в пользу англичан? Тогда это все… Но почему офицеры из Департамента Генштаба не свяжутся с Редклифом? Я ведь так многое сделал для своей страны, неужели все для того, чтобы в конце концов закончить жизнь на каторге или виселице…
