Выпускник. Журналист (СИ) - Купцов Мэт
— Валютой занялись? — доходит до меня.
Парень в ушанке кивает.
— Только я свои слова не повторю, если что. Мне моя жизнь дорога. Вон, как Звонарев плохо закончил.
— Так он же не был уголовником, валютой не занимался.
— Кто его знает? Разные ходят слухи. За фарцовку не убивают, а за доллары могут глотку перерезать быстро. Это уже криминал.
— Хоть одного его человека назови, — прошу я.
— Нет, еще жить хочу. А ты в «Интурист» наведайся…
— Его ребята там работают?
Дверь гостиницы открывается, из нее выходит симпатичная переводчица, в ярко–красной иностранной куртке, с симпатичным джентльменом в черном пальто. Они устремляются к автомобилю «Волга» и мой «Утюг» бросается к ним наперерез со своими предложениями.
— Отстаньте уже от господина Перье, — дерзко обрывает переводчица нападающего фарцовщика. — Достали такие как вы. В прошлый раз господин уехал домой без своей одежды. От таких как вы надо держаться за километры. Вернее сказать, вас надо вывозить за сотни километров от столицы.
— Да ладно, барышня, не нервничайте так, — навязчивый отлипает от спасшейся чудом жертвы.
Я же ухожу прочь. Не нужны мне чужие разборки.
Иду и думаю — это что же получается, что Звонарев только прикрывался фарцовкой, а сам давно валютой приторговывал? Но тогда хоть кто–то должен был знать о его делишках.
Волков. Ника. Стопроцентно знали, но не сообщили мне, чтобы я не испугался и не слился раньше времени, понимая, что имею дело с матерыми уголовниками. Явно хотели меня подставить.
— Полный абзац! Если мои опасения подтвердятся, то к моменту выхода на преступника, я сам стану трупом.
Пешком иду в гостиницу «Интурист», открывшийся совсем недавно. Сама гостиницы раскинулась на Тверской улице, одной из центральных магистралей столицы.
Как и многие советские конструкции, гостиница внушала, что она — оплот чего–то очень сильного и многозначительного — много стекла и бетона. Очередная громадина — монумент, здание в стиле последнего модернизма, выделяющемуся строгими прямыми линиями и масштабом. В гостинице около пятисот номеров с люксами и стандартами, высокий уровень обслуживания. Рестораны международной кухни, бары, магазины с товарами, недоступными в универмагах.
Как только иностранцы облюбовали это место, так и фарцовщики и спекулянты валютой сюда хлынули, а также проститутки, под видом переводчиков и экскурсоводов. В целом, весь враждебный контингент был привлечен на звон монет.
И даже кэгэбисты вечно снующие там, где иностранцы не стали помехой для бизнеса спекулянтов.
Войдя в гостиницу, я лично еще не знал под какой личиной скрывалась эта часть антисоциальных элементов. Мне только предстояло окунуться в этот «прекрасный» мир и встретиться со злым оскалом капитализма лицом к лицу.
Войдя во внутрь, я выдохнул. Внутренний декор с элементами национальной символики напоминал, что я дома, позволял хоть на секундочку расслабиться.
Я прошел мимо охранника, но не решился показать удостоверение. Этот уж точно захочет посмотреть документ с близкого расстояния. А в мои планы тюрьма за подделку документов не входит.
Поэтому когда проходил мимо него я просто натянул на лицо фирменную заокеанскую улыбку, не свойственную советскому человеку, которую тренировал всё утро перед зеркалом.
Моя наглая физиономия и модная одежда сделали свое дело — меня приняли за фарцовщика, одетого под фирмача.
Я прошел в специальную зону для встреч. Осмотрелся по сторонам. Несмотря на пустые места, я знал, что здесь всё строго регламентировано. По времени.
Осмотревшись, я заметил фирмача, и выдохнул.
На ловца и зверь бежит.
Я медленно шел на парня, думая о том, как спросить о покупке валюты. В кармане у меня лежали пятьдесят рублей, которые я так и не успел положить на сберегательную книжку.
Просить об обмене пятидесяти рублей? Сразу заподозрят.
Говорить правду, спрашивать о Звонареве, показывать корочку, прикидываясь ментом?
Сумбурные мысли заполнили мой мозг и выжигали его изнутри каленым железом.
Решение нужно было принять очень быстро. А я не мог. Ведь любая ошибка, и меня уведут под белы ручки стражи закона, после будут пытать. Конечно, Волков поможет выбраться из переделки, но я буду раскрыт, а значит, лишен денег и работы. Желание Ники сотрудничать со мной моментально отпадет. По поводу того, нужен ли я главреду, у меня большие сомнения. На кой-ему восемнадцатилетний парень без опыта работы? Значит, меня уволят. В любом случае после скандала меня уволят и отчислят из университета.
Мне нельзя попадаться, однозначно.
Понимаю, что в данной ситуации, главное, не нервничать. Занять какую–то ментальную и физическую позицию, делать вид, что ожидаю человечка.
Можно, сказать, что я корреспондент «Правды», у меня здесь встреча назначена и беседа. Но с кем, вот в чем вопрос.
У меня есть удостоверение внештатного корреспондента, но я не рискну показать его. Если до главреда дойдет, что я занимаюсь отсебятиной и хожу на задание, которого мне не давали, и которое я сам не мог выбрать, то удостоверение быстро аннулируют, а меня отправят в бан. Просто сотрут, да еще в какой–нибудь черный список работодателей внесут. Наверняка, такой есть и в этом времени. Как же без него?
Веду себя странно, на меня начинают обращать внимание.
Конечно, я молодой человек, хорошо одетый, студент, корочка имеется при себе. Могу прикинуться стилягой или фарцовщиком, утюгом, или фирмачом, на худой конец. Сказать, что пришел обменяться с иностранцем модными товарами.
Кому сказать? Кэгэбисту?
Если бы я владел в совершенстве «Закосом» под фирмача, это одно дело, а так понимаю, что представляю из себя подозрительный элемент.
Осознаю, что надо поработать дома перед зеркалом с лицом, чтобы никто и никогда не мог прочитать на нем страха или робкого намека на Макара Сомова, а не на Майка Сандэрса.
Вся суть в том, что у советских людей слишком советские лица — серьезные, пасмурные. Несмотря на то, что мы живем в 1976 году — в эпоху Брежнева, в счастливое время «застоя» и стабильности, в спокойноевремя — лица граждан остаются напряженными.
Хотя, я заметил, что не такие уж люди и закомплексованные в 1976. Заметно раскрепощенные для СССР, уже знают про всякие свободы. Многие из них безбоязненно фарцуют и учатся зарабатывать. И менты, судя по тому, что ко мне еще не подошли, не такие уж злые.
Конечно, кодекс строителя коммунизма окружающие знают на зубок, и во многих жив этот коммунистический код. Взять к примеру Аню Веселову и ее жениха — у них в крови вся эта коммунистическая утопия.
Мимо меня проходят две приятные женщины, явно советские, с приятными формами, аккуратно одетые.
Одна из них ненароком задевает меня.
— Вы стоите здесь уже десять минут, на вас внимание обратили, — кивает в сторону молодого, еще зеленого кэгэбиста. У него на лице написано, что он из органов.
— Мне нужны джинсы для моей девушки, — говорю полную чушь абсолютно безапелляционным тоном.
Молодая женщина смотрит на меня странным взглядом.
Знаю, что горничная в гостинице с иностранцами имеет ограниченный доступ, ну что она может? Собрать журналы, книги и прочую фирменную мелочь, которую иностранец всё равно выбросил бы в мусор, уезжая домой. Ну продаст она это всё добро через «утюга», заработает на этом копейки.
Доступа к телу иностранному у нее нет, она же в отличие от фирмачей не знает ни одного иностранного языка, поговорить не может. Впрочем, ей и не позволено открывать рот. За это могут и уволить, и заподозрить в антисоветчине.
— У тебя валюта есть? — неожиданно спрашивает темноокая красавица.
А вот это уже поворот в нужную сторону. Душа поет от радости. Неужели мне фортануло? Она же могла не спросить про валюту, для покупки можно и рублями обойтись. Но у женщины, видать, свой интерес в этом деле.
— У меня есть деньги для обмена на валюту, — очень тихо говорю я.
